Страница 4 из 10
Я сажусь на предложенный стул, скромно сложив руки на коленках.
– Ну, что? Как адаптируешься?
– Нормально.
Он глянул из-под очков, будто не поверил моим словам.
– Условия удовлетворительные? Никто не обижает?
– Все в порядке, Андрей Петрович.
– Хорошо. Иди, работай, – и уже в дверях меня догнала его реплика: – Если что, сразу обращайся ко мне.
Я согласно киваю, но он уже вернулся к своим делам, попутно пробурчав себе под нос:
– А-то любите вы через голову жаловаться.
Меня сразу насторожило отсутствие Марины и Степана в поле зрения. Схватив оставленную в углу, на входе в свинарник, лопату я бросилась в дальний угол, за клети, откуда, как мне показалось, послышался сдавленный крик.
Он навалился на девушку всем своим телом, из-под которого виднелись лишь ее оголенные коленки. Не говоря ни слова, я огрела насильника тяжелой лопатой сначала по спине, а когда он повернул свою потную и красную, от вожделения и возбуждения харю, со всей силы, припечатала еще и по ней.
– Маринка, ты живая там, – чуть не плача, я стащила потерявшего сознание мужчину с подруги. На нее было жалко смотреть: рубашка и брюки разодраны, а на скуле растекался здоровый кровоподтек. Она была в сознании и, увидев меня, разрыдалась. Я прижала ее к себе, стала гладить по волосам, успокаивать. Ее трясло.
Минут через пять, до меня дошло, что Степан не шевелится. Я проверила пульс, он был еле слышим.
– Белла, – Марина пыталась прикрыть оголенную грудь рваной рубашкой, – он что, мертвый?
– Живой.
Она разрыдалась.
– Маринка, хватит реветь, – я сняла с вешалки висящий в этом углу темно-синий рабочий халат ветеринара и бросила его девушке. – Одевай и иди в медчасть.
– А ты?
– Буду решать, что с этим делать, – я показала на все так же лежащее на грязном полу тело мужчины.
У нее округлились глаза.
– Хватит придумывать, – пресекла я ее воображение. – Пойду к Николаю, у него нашатырь должен быть в аптечке.
***
– Нехорошо, заключенная Серебрянская, начинаете отбытие своего наказания.
– Мне нужно было присесть рядышком и наблюдать?
– А вы, что называется, не ерничайте! – начальник колонии опять перешел на «вы». – Не стерлось бы у Малининой от одного раза!
Я остолбенела. Подполковник видимо понял, что ляпнул что-то не то. Тон его смягчился:
– Ты ведь могла убить Чубенко, – имея в виду Степана, сказал он.
– В чугунной голове мозгов нет, – съязвила я.
– Это у тебя мозгов нет, – снова взъелся подполковник. – Тебе ведь уже совсем другой срок светил. Ты это понимаешь? И не здесь. Здесь что? – Хоть какая, да свобода! А в Зоне таких как ты, – он сделал жест руками, – в бараний рог!
– Андрей Петрович, я не специально. Я как увидела…. Какое-то помутнение.
Оправдание было слабым, но подействовало.
– Ладно, – успокоился он. – Пока Чубенко на больничном, работайте. Потом переведем вас в теплицу.
Вечером, местные «старожилки» рассказали, что подобные происшествия в колонии не редкость, особенно с новенькими и вместо того чтобы пожалеть, подкалывали Марину:
– Надо было расслабиться и получить удовольствие, – смеялись они, глядя, как та вся цепенеет от этих слов.
«Да, с волками жить – по-волчьи выть», – подумала я, когда узнала, что многие местные женщины не стеснялись «подзаработать» таким способом, поэтому и отдала свой айфон Алевтине. Не совсем отдала, конечно – поменяла на ее старенькую кнопочную «нокию», понимая, что с такая игрушка будет вызывать только зависть, а следовательно, и проблемы. Мне не нужны были проблемы, хоть и до боли было жаль расставаться с айфоном, одной из немногих вещей напоминавших о доме, дочери и муже, о той благополучной жизни, что осталась за стенами колонии. Нужно было приспосабливаться. Зато, Алевтина, имевшая авторитет, относилась ко мне мягче, чем даже к той самой, несчастной, Маринке.
Больше всего я горевала о фотографиях и видео с дочкой, что остались в моем телефоне, но «добрая» Алевтина где-то умудрилась распечатать парочку. Они были черно-белые, размытые, но теперь, дочка и муж всегда были «со мной».
Иметь телефон здесь не то что бы возбранялось, но и открыто пользоваться не разрешалось. В любой момент его могли изъять, а назад не вернуть. Поэтому все, и я тоже, звонили родственникам и знакомым лишь по вечерам, стараясь не «светить» средство связи.
Каждый день, перед сном я разговаривала с дочкой. С Москвой у нас были разные часовые пояса, и когда я ложилась спать здесь, там, наступало время и для ее сна. Муж оплачивал все звонки и я могла говорить со своей девочкой. А когда она засыпала, трубку брал муж. Он рассказывал, как прошел их день, а я как мой.
– Начальник сказал – никаких свиданий в ближайший месяц, – жаловалась я ему, слыша тяжелый вздох на том конце.
– Как ты? – задавал он свой неизменный вопрос, а я отвечала:
– Хорошо. Все хорошо. Не волнуйся за меня.
Мы немного молчали, потом прощались.
Иногда звонила Алка.
– Белла, – возмущалась она, – не смей никуда влезать. Твое обостренное чувство справедливость до добра не доведет. Запомни, там – все преступники! Убийцы и всякие…. И вообще! – у нее не хватало слов описать кто там вообще.
– Я тоже тут не за красивые глаза, – отвечала я Алке. После этих слов она замолкала, вздыхала и прощалась до следующей связи.
***
Прошло еще три недели, и месяц моего пребывания в колонии. Чубенко выписался. Он не понес никакого наказания и просто вернулся на работу. Видимо, начальство посчитало, что сотрясения мозга с него достаточно. Нас с Мариной, как и обещал подполковник, перевели в теплицу. Не сказать, что здесь оказалось легче. Да, запаха не было, зато очень жарко и влажно. Дни последнего месяца лета, на редкость для этих мест, стояли жаркими, а климат-контроль постоянно барахлил. Мы выходили с работы, будто выныривали из горячего водоема: мокрые и потные.
Но меня волновало даже не это. Душевые в недавно построенном общежитии работали, и воды, в том числе горячей было в избытке. Можно было смыть с себя и пот и грязь. Но как смыть с себя мужской похотливо-оценивающий взгляд я не знала.
Из-за постоянной жары мы раздевались, чуть ли не до трусиков, щеголяя в коротких шортах и с открытыми пупками, будто на пляже.
Кроме нас, в теплице работало еще пять женщин и два парня. Один из них, белобрысый и худой, словно жердь, Макс, жених Ирки Шестаковой – «старшей», или как здесь называли – бригадира, соседствующей с нами комнаты в общежитии.
Мне рассказали, что Ирка «переписалась» к жениху сюда из Зоны. Из-за этой «великой» любви она вела себя тише воды ниже травы, даже уняв свой непростой нрав. Поговаривали, эти двое, уже написали заявление о регистрации брака и переводе их на другое место работы, в поселок, за пределы колонии, что не запрещалось. Только я не могла понять, почему Макс все время пялится на меня и гаденько улыбается при этом. Ирка, будто хищница, вечно не выпускающая своего «благоверного» из поля зрения, уже начала что-то подозревать. Несколько раз, я замечала на себе ее злой «убийственный» взгляд. «Только этого мне для полного счастья не хватало, – думала я. – Женщины, ослепленной ревностью».
«Неприличное предложение» Макс сделал мне, когда Ирка по какой-то причине отсутствовала на работе. За нее осталась Рыжая Марта, ее негласная заместительница, но той было не до Макса. Все утро она строила глазки другому парню, а в обеденный перерыв они вдвоем незаметно куда-то исчезли. Проходя мимо подсобки, мы услышали приглушенные стоны, доносящиеся из-за дверей.
– Сегодня зарплата, – хихикнула одна из девчонок и сделала неприлично-сексуальный жест рукой и языком.
– Дура, Милка, – засмеялись остальные, но представление им явно понравилось.
Уже ближе к вечеру, жених бригадирши, улучив момент, когда никого не было рядом, неслышно подкрался ко мне сзади, обхватил и прижал к себе. Его руки стали жадно мять мою грудь. От неожиданности я вскрикнула, но он, тут же, зажал мне рот ладонью.