Страница 25 из 75
Я вжалась в спинку кровати. Вот и наступила моя очередь. Не было даже мысли убежать: от него не убежишь. Я просто смотрела, как ко мне подходит моя смерть.
— Дочь... Рейборна? — повторил дин Ланнверт глухо и монотонно.
Я опустила взгляд, ничего не отвечая.
— Говори! — взревел он.
Я взмыла в воздух, подхваченная неведомыми силами. Ахнула, потеряв равновесие, взмахнула руками — и они тут же оказались заломлены назад, связаны невидимыми путами. Порванное Гнесом платье охотно поползло вниз, выставляя грудь напоказ. Я дёрнулась было прикрыться, но невидимые путы не позволили.
Дин Ланнверт поднял руку. Я сжалась, не понимая, что он хочет сделать. В следующий миг его ладонь легла прямиком на метку на правой стороне груди, и я вздрогнула от пронзившего меня жара. От того места, где дин Ланнверт касался меня, шла волна неистового чувственного огня.
Я опустила глаза и с испугом увидела, как метка разрастается, захватывая всё больше и больше, переползает на центр груди, раскидывает лучи, пускает завитки по ключицам. Это было даже красиво — как цветок, запутавшийся в паутине. Переплетающиеся чёрные узоры, симметричные с обеих сторон.
Да, красиво... вот только это была демонская метка. Дин Ланнверт снова меня пометил, поставил клеймо. Как будто вновь пытался показать, что я — всего лишь принадлежащая ему вещь. За что, за какой проступок на этот раз? Неужели только за то, что скрывала имя? Теперь, если я что-то натворю, боль наказания станет ещё сильнее?
Державшие меня путы неожиданно исчезли, я покачнулась, неловко встав на твёрдую поверхность пола. Ланнверт подхватил, не позволив упасть, тут же развернул спиной к себе, сжал шею сильными пальцами. Я застыла, чувствуя себя куклой в его руках.
Одно движение, одно лишь его желание — и он свернёт мне шею. Он только что убил Гнеса, он всё ещё не в себе. Я чувствовала, как он борется... и проигрывает.
— Ты лгала мне, — послышался нечеловечески свирепый свистящий шёпот. Горячее дыхание коснулось кожи. — Ты была у меня в кабинете. Ты заслуживаешь наказания.
Сердце упало. Он знает. Вот он, мой проступок, ну конечно же.
Неужели я сейчас умру? Святая Миена, пожалуйста, пусть он убьёт меня безболезненно. Я закрыла глаза, прося у отца прощения за эту слабость.
И тут вдруг почувствовала то, что просто не могла чувствовать — горячие губы на своей обнажённой спине.
Вздрогнула, как будто меня хлестнули плетью. Кожа покрылась крупными мурашками. Вот оно, настоящее клеймо, а не то, что было до. Это прикосновение прожгло меня до самого нутра.
Я чуть слышно всхлипнула, и дин Ланнверт поцеловал меня снова. Чуть ниже того места, куда пришёлся первый поцелуй. Теперь я ощущала их оба, двумя жгучими огненными клеймами. Ноги ослабели, я бы упала, если бы дин Ланнверт не перехватил меня за талию.
— Отпустите...
Его рука была как железная. А вторая прошлась по лицу, погладила щёку. Так нежно. Преступно нежно. Я снова всхлипнула, но не от страха. Скорее, от ужаса перед самой собой, перед своим поведением, перед удовольствием, которое невольно испытала от этого прикосновения.
— Ты... его... дочь... — дин Ланнверт произнёс медленно, словно пробуя на вкус.
Повернул меня к себе, и я застыла под его взглядом, как обращённая в камень. Он дышал очень бурно и тяжело, рывками. Один глаз горел демонским бирюзовым огнём, второй, светлый, сохранял опасный разумный блеск.
— Ты его дочь, и ты в моей власти, — он улыбался улыбкой безумца. — Какой драгоценный... роскошный подарок... Дочь. Не любовница, а дочь.
Я смотрела на него, как заворожённая. Из самой глубины моего существа поднялось запретное желание — то же, что и в прошлый раз под его взглядом, предательское, постыдное...
Я бы скорее сгорела, чем дала бы ему знать о нём, но в глазах дин Ланнверта мелькнуло вдруг торжество, и он, стиснув пальцы на моём затылке, впился в мои губы поцелуем. Звериным, диким, не спрашивающим моей воли. Он целовал меня не как обычно целуют девушку — скорее провозглашал свою власть, клеймил меня третьим, самым жестоким способом. Я дрожала в его руках крупной дрожью, безвольно повиснув, повинуясь, подчиняясь, — а он терзал мои губы, наполняя собой, своим запахом, своей подавляющей грозной аурой.
Нечестно, невообразимо... как он посмел! Но он смел, и я совершенно против воли млела под жёсткой силой, под его напором, податливая и покорная, чувствуя, как внизу живота словно расцветает огненный цветок. Негодяй... презренный негодяй, бесчестный отвратительный похититель... но как же сладко он целует. Так вот какие у него губы — требовательные, жёсткие, не оставляющие в покое. Продолжающие терзать, испытывать, одним поцелуем бросающие вызов... который я не в состоянии принять, перед которым сдаюсь без боя. Дыхание смешивается и пьянит, я ненавижу его за всё... всё ещё ненавижу, даже больше, чем прежде, особенно за то, что он делает со мной, за то, что не могу противиться. Это всё слабость, проклятая слабость, иначе бы я вырвалась. Я бы убежала или снова дала бы ему пощёчину, я бы сопротивлялась... но я не могла.
Дин Ланнверт резко оторвался от меня. Глаза бешено сверкали. Он бросил меня на кровать лицом вниз, навалился сверху, лишая возможности вздохнуть. Я глухо вскрикнула в покрывало, а потом услышала треск ткани — и юбка разошлась, прохладой обдало разгорячённую кожу. Некий твёрдый и горячий предмет коснулся меня сзади, и, боюсь, я догадывалась, что это за предмет, хотя прикосновение такого рода чувствовала впервые.
Утопая в запахе адолеев, я пыталась вывернуться, но пальцы дин Ланнверта стискивали меня до боли, места, до которых он дотрагивался, жгло пламенем, а под этим пламенем расцветало что-то первобытное, невыносимое.