Страница 7 из 16
– Челом тебе, княже великий, – с сильным иностранным выговором, но довольно правильно произнес он, низко кланяясь и касаясь пола зажатой в руке меховой шапкой.
– Будь здрав, человече! Сказывай, кто таков и отколе прибыл?
– Зовусь я ныне Яном, а прозываюсь Драницей, великий государь. Прибыл же сюда из Литвы, дабы служить тебе, коли будет на то твое милостивое соизволение.
– Ты что же, литвин?
– Нет, княже, я из старого борусского роду и был средь тех, кои не захотели покориться немцам и ушли в леса. Мы бились за землю свою и за волю, доколе можно было, но что сделает горстка безоружных людей супротив одетых в железо рыцарей и их каменных замков? Нас ловили, как диких зверей, а поймав, предавали лютым казням. И ныне, кто уцелел, ушли в Литву либо к ляхам. А я пришел к тебе, великий государь.
– Почто же и ты в Литве не остался? Чай, вы с литвинами одной крови.
– Покинув землю отцов, я приехал в Литву, княже, и три лета прослужил в войске у князя Ольгерда, ожидаючи, что поведет он нас на немцев. Но увидел, что у него не то на уме: он воюет русские земли и тем лишь пособляет проклятым рыцарям. Потому и хочу тебе служить.
*Клыч – род кривого меча.
*Боруссы, или пруссы, – племя, родственное литовскому, населившее нынешнюю Пруссию и почти полностью истребленное рыцарями Тевтонского ордена.
– Где же ты по-нашему научился?
– Да у Ольгерда ж. Почитай, у него все войско по-русскому говорит.
– Так… А тебе, часом, не случалось видеть у немцев самопалы либо арматы огненного бою?
– Случалось, княже. Однова мы у рыцарей такую армату отбили, и я добре разглядел, как она сделана.
– И выпалить из нее сумеешь?
– Сумею, государь, коли огневое зелие будет.
– Вот это добро! Такой человек мне надобен. Мыслю и я невдолге завести в своем войске арматы, – тогда поставлю тебя учить людей огненному бою, а покуда тебе и иное дело сыщется. Коли будешь мне верен и к службе окажешься усерден, – на меня не посетуешь.
– Челом тебе, княже великий!
– Челом, челом… У нас говорят: спаси Бог либо спаси Христос! Да ты какой веры? Чай, вы, боруссы, язычники?
– Народ наш молился своим богам и наивыше всех чтил мать-землю Жемину да бога войны Натримпа. Рыцари нас обращали в христианство силою, но когда покинули нас наши боги и уразумели мы суть новой веры, – стали принимать ее и сами, без понуждения. И я принял.
– За это хвалю. В чем же, однако, уразумели вы суть Христовой веры?
– В том, княже, что кому нет удачи на этом свете, будет удача на том. И поелику немцы нас мучают здесь, на земле, мы их будем мучать в жизни вечной, – убежденно ответил Драница.
Услышав такое рассуждение, смешливый Бренко прыснул в кулак. Улыбнулся и Дмитрий.
– Ну, это вы того, – промолвил он. – У нас не так. Немцы хотя и христиане, но еретики, и за то самое их бесы в аду и без вас намучают. А ты, коли хочешь служить мне, изволь креститься в нашу, православную веру.
– Воля твоя, великий государь, – покорно ответил Драница.
– Ну то-то… Был ты Яном, у нас станешь Иваном. А по родителю как ты зовешься?
– Отец мой по имени был Гримонт, княже великий.
– Похоже на Григория. Стало быть, у нас будешь зваться Иваном Григорьевичем. Ты, Миша, – обратился князь к Бренку, – устрой его покуда у себя, да скажи отцу Мефодию, чтобы его скорее окрестил. А там поглядим, где ему поместье выделить и к чему приставить.
*Огневым зелием назывался порох.
Подойдя к главным, Боровицким воротам, получившим это названии от некогда дремучего, а теперь уже сильно поредевшего соснового бора, подступавшего здесь вплотную к городу, – Дмитрии Иванович поднялся на венчавшую ворота башню и осмотрелся кругом.
Десятки раз уже глядел он отсюда на новые, вырастающие вокруг его столицы укрепления, – радостно было глядеть, – и имеете со стенами в сердце его вырастала затаенная гордость собой: ведь это его воля подняла тысячелетиями лежавший в земле камень и превратила его в неприступную белокаменную твердыню!
Но сегодня ему пришла и другая мысль: да, все это создано его велением, но люди-то каковы! Ведь не минуло и полутора лет с того дня, как заложил он в основу этих укреплении первый камень, а сейчас погляди: вьется вокруг города пояс высоченных каменных стен, коих не сокрушить никакому ворогу! Снизу они много толще, но и по самому верху можно без боязни гнать на двух тройках рядом. И все это поднято руками своих, владимирских мастеров, по расчетам и указаниям не заморских зодчих, а своих же, русских. Отколе только взялись! Вот хоть бы Федька Беклемиш: на вид куда увалень, а оказался ума палата и в работе горел! Эн какую, башню вымахал! И бояре его пожалую… А Тимоха Векшин: пришел в лаптях, на вид лядащий, попервых работал как все, а ныне такого умельца хоть и в Цареград не стыдно. Этого деньгами одарю да вотчиной, – в бояре он рылом невышел… Да, башковит русский народ и руки у него золотые! Чего бы только он не достиг, кабы дать ему единую разумную волю да сбросить с его богатырских плеч постылый татарский гнет! И я его сброшу! – уверенно подумал Дмитрий. – Братьев родных не пожалею, коли станут мне в том помехой! Непокорное княжье буду давить как вшей, землю стану есть, а сброшу! Инако не достоин я перед Богом княжить над таким народом!
Спустившись с башни, Дмитрий, со своими провожатыми, двинулся по верху стены на восток, вдоль речки Неглинной. Здесь все каменные работы были закончены, и сейчас плотники, между идущими но внешнему краю стены массивными каменными зубцами, прилаживали толстые дубовые щиты – «заборалаа, с проделанными в них скваясшши. Чуть поодаль, с внутренней стороны укреплений, сотни две обнаженных по пояс рабочих в облаке пыли рушили кусок деревянной стены старого кремля. Чтобы не оставлять город без защиты, на случай всегда возможного нападения, – ее сносили по частям, по мере того как сажень на двадцать впереди вырастала новая каменная стена, охватывающая, таким образом, гораздо более обширное пространство.
Сильно обгоревшие и трухлявый бревна старой стены выкатывали крючьями на берег и спускали в реку; те, которые сохранялись лучше, – тут же шпили на доски и на дрова. Все прочее шло на забутовку новой стены, которая хоть и строилась из другого материала, но по старому способу: С двух сторон, на крепком растворе извести, клали облицовку из толстых, грубо обтесанных каменных плит, а промежуток заполняли землей и щебнем.
Около Курятных ворот великого князя встретил главный предстатель, боярин Федор Андреевич Свибло, руководивший всем строительством. До начала этой постройки во всей Москве никто не догадывался, что под скромной внешностью этого немногословного сорокалетнего человека скрывается талантливый самородок, Бог весть откуда и какими путями почерпнувший твои обширные познания, которым мог бы позавидовать не один прославленный зодчий.
Два года тому назад, когда боярская дума решала – как строить новый кремль и в каких землях искать умельца, способного руководить его постройкой, разгорелся жаркий спор: одни стояли за Византию, другие хотели строить по образцу немецких каменных крепостей-замков и звать зодчего немца. И тогда, неожиданно для всех, поднялся не любивший споров Федор Свибло.
– А на что нам немцы да греки? – негромко промолвил он. – Нешто у нас своих образцов мало? Вон, хотя бы каменный кремль во Пскове: почитай, три века уже стоит, и досе не сумели его взять те самые немцы, у коих вы теперь учиться хотите. Да и в Изборскс не хуже. Есть и в иных заходных городах наших. И все те кремли ставлены своими, русскими людьми.
Бояре подняли было Свибла на смех, но Дмитрию Ивановичу его слова пришлись по душе.
*Скважня – бойница.
– Псковской кремль и вправду неплох, – сказал он, – да ведь надобно суметь такой сделать!
– Еще и получше сделаем. Без немцев и без греков, своими, русскими руками да умом.
– Ты, что ли, сделаешь? – насмешливо спросил старый боярин Босоволков.
– Хоть и я, – спокойно ответил Свнбло. – Поеду во Псков и в иные каменные русские города, все обсмотрю и обмерю, я выстрою не хуже, ежели великий князь повелит.