Шпана

Ладно, что-то я заболтался, а вот уже возвращаются брательник со Щукой, у каждого за спиной по торбе, плотно чем-то набитой.

— Ну показывайте, что принесли, — сказал я, а они тут же расчехлили поклажу и там оказалось аж пять краюх ржаного хлеба, по одной видимо на едока, с десяток картофелин и луковиц и четыре крупных судака, видно, что только что выловлены.

— И что, в полтинник всё это влезло? — с удивлением спросил я.

— Ну да, даже три копейки осталось, — с гордостью ответил Лёха и тут же перевёл разговор в практическую плоскость, — надо уху сварить.

Надо так надо — по ухе я специалист никакой, так что уступил дорогу брату со Щукой, они быстренько всё и сварганили в котелке. Воду из ручейка взяли, тут из откоса они текут через каждые сто метров. Получилось так вкусно, что съели мы всё про всё буквально за десять минут.

— Хорошо, но мало, — довольно сказал брат.

— Работать надо, тогда будет много, — заметил ему я, — а мы идём на Гребни… хотя нет, сначала приодеться бы надо, а то с такими оборванцами никто дела иметь не станет.

— Я знаю место, где можно одеться недорого, — встрял Щука.

— Недорого это сколько? — уточнил я.

— Ну… — задумался он, — если рубаху, портки и сапоги, то трёшница на рыло выйдет.

— Идёт, — ответил я, — но сначала одеваем нас с братом и тебя, а вы (я обернулся к апостолам) пока подождёте, деньги надо экономить.

И мы прошли через всю Благовещенку, а потом и Рождественку почти к самому ночлежному дому имени Бугрова.

— Здесь, — сказал наконец Щука, заворачивая в овраг перед Зеленским съездом, — базар, называется Балчуг, тут всё дёшево и сердито, только руки держите поближе к деньгам, запросто вытащить могут.

Балчуг это на древнерусском значит топь или болото, автоматически пронеслось в моей голове, но вслух я совсем другое сказал:

— Деньги я покараулю, а ты давай показывай, где тут одёжкой торгуют, а то с краю одни куры да поросята…

Да уж, чего-чего, а мелко крестьянской живности тут хоть отбавляй было, кроме кур с поросями, имелись также и утки, и гуси, и телята с козами, даже живых зайцев в одном месте продавали, и всё это вместе взятое кудахтало, гоготало, визжало и мемекало. А венчала всю эту животноводческую пирамиду пара индеек — народ крестился, глядя на них, а потом резко отпрыгивал в стороны, непривычные русскому глазу создания, согласен… но мясо у них конечно вкусное.

А мы тем временем втянулись в людской круговорот и потихоньку начали пробиваться от продовольственных к хозяйственным рядам — добрались и до одежды. Торгующих было много, но выбор не сказать, чтобы поражал воображение, рубахи были или ситцевые, в цветочек или в горошек, или льняные тупо белые, или шелковые красные, но эти очень дорогие, мы них даже и смотреть не стали.

— Мне белые нравятся, — тихо сказал я Щуке.

— Вишь, какое дело, — задумчиво ответил он, — белое у нас только на похороны надевают, траурный это цвет…

— А ситцевые уж больно развесёлые, — отвечал я, — как на свадьбу… а ты что думаешь? — спросил я молчавшего Лёху.

— А мне всё нравится, — сказал он, включил глаза в режим горения, — любая лучше, чем то, в чём мы щас-то ходим.

— И то верно, — задумался я.

Некоторые рубахи были с орнаментом, вышитые наверно — я к таким даже не подходил, наверняка надбавка за этот орнамент вдвое, если не втрое. И наконец я увидел красные рубашки, пощупал — нет, не шёлк, обычный лён.

— Берём это, если недорого, — шепнул я Щуке, а сам завёл учёный разговор с продавцом, бородатым и усатым крестьянином средних лет.

Оказалось, они сами красят полотно, каким-то подмаренником, собирают во поле рядом с деревней, размачивают его в чанах, а потом туда же и ткань кладут на пару дней. Получается конечно не ахти как здорово, не промышленная окраска, но если издали смотреть, почти что однородный цвет. У него же и портки из того же льна были, некрашеные. Щука сторговался на три пары того и другого за шесть целковых, по-моему недорого.

— А теперь сапоги ещё у нас остались, — весело сказал Лёха, примеряя обновку (он хотел выкинуть старую одежду, но рачительный Щука не дал — собрал всё в свою торбу, мол пригодится в хозяйстве).

У меня в мозгу опять пронеслись остатки филологического образования, целых два курса в универе оттянул — «сапог» древнеславянское слово, произошедшее по всей вероятности от булгарского «сабаг», что значит «обувь с голенищем», второй вариант от тюркского «сап», рукоятка, стебель. Вид обуви с высоким голенищем.

Сапожно-обувные ряды чуть подальше были, почти у Лыковой дамбы. Цены мне сразу не понравились — хромовые сапоги со стандартным голенищем чуть ниже колен меньше, чем за трояк, никто не уступал. Денег из подземелья уже не хватало на такие сокровища.

— А подешевле и попроще ничего нет? — спросил я Щуку.

— Как не быть, — хитро усмехнулся он, — лапти вон за рупь, сколько хошь…

Лапти меня не устраивали категорически.

— А сапоги без голенищ бывают? Наверно всё дешевле будет, чем с голенищами.

Щука пожал плечами с сказал, что наверно есть и такое чудо, надо поискать. Походили-поискали и в самом дальнем углу рынка, представьте себе, обнаружили — почти что боты, но кожаные, с приличной подошвой. За пятёрку продавец нам уступил три штуки такого чуда. Лёха сначала кривился, а потом походил-попрыгал и сказал, что пойдёт, особенно если штанами сверху прикрыть, так и не видно, что они без голенищ-то. Так вот и приоделись мы за одиннадцать целковых рублей… посчитал в уме — остаётся у нас на жизнь два с полтиной… а, ещё же крест есть, но это уж на потом оставим.

— А сейчас мы на Гребни идём, территорию метить, а то недоглядишь — Чижик опять там свои порядки начнёт устанавливать, — скомандовал я и мы выбрались из рыночной толчеи на относительный простор улицы Рождественской.

— О, гля-ка, — тут же дёрнул меня за рукав Лёха, — Спиридон Михалыч собственной персоной.

И показал пальцем на крепкого довольно мужчину, одетого в шёлковую рубаху и чёрный картуз, тот с важным видом стоял возле входа в заведение с названием «Винная лавка Рукомойникова» и беседовал ещё с двумя похожего вида гражданами.

— Какой Спиридон? — попытался вспомнить я и не вспомнил.

— Целовальник Спиридон, ну, — нетерпеливо ответил Лёха, — который нас из нашего же дома выгнал за долги.

— Вспомнил, — ответил я, — на ловца, как говорится, и зверь бежит. Вот этого зверя мы и будем сегодня вечером загонять куда следует… а сейчас у нас в программе Гребни.

Глава 3

И мы пересекли речку по плашкоутному мосту, на этот раз в виде разнообразия по большому, где ходили электрические трамваи. Время уже за полдень перевалило, поэтому народищу здесь было не протолкнуться. И трамваи в обе стороны довольно часто проезжали, отчаянно трезвоня своими дребезжащими звонками. Это я не говорю уж о гужевом транспорте разных типов и степеней комфорта, этого добра здесь было так же много, как снега в Сибири.

Сошли с моста на Гребнёвских песках, тут если направо пойти, они сразу и заканчиваются, немного не доходя до Стрелки (слияния Оки с Волгой), мы туда и не пошли, а повернули налево, в гущу сараев, складов, ангаров и деревянных строений, придумать названия которым у меня не получилось. Это были, как я понял, хранилища оптовиков — сами контракты заключались в основном в Главном ярмарочном доме, в торговых рядах, ну или в ресторанах вокруг них, а физический товар во исполнение этих контрактов потом отгружался отсюда либо на баржи (которых тут ой, как немало причалено было, половину реки перегородили), либо в вагоны, которые утаскивали на Московский вокзал маневровые паровозики, либо на телеги-повозки, это если уж совсем мелкий опт работал.

Простора для криминального бизнеса я тут почти что никакого не увидел, если только стащить что-то такое, что с воза упадёт, да и то вряд ли — попробуй утащи чугунную чушку в сотню кило весом. Или тюк с чаем в три пуда. Хотя в тюке можно дырочку просверлить и отсыпать оттуда потихоньку, но это сложно, всё же на виду, всё контролируется не одним контролёром, а как бы тремя сразу. Остаётся что… воровство из карманов да попрошайничество… много бабла, короче говоря, с этой земли не поднимешь, тоскливо думал я, глядя на подшефную территорию, надо на левый берег перебираться, там побогаче урожай должен быть.