Страница 37 из 66
После этого случая я целую неделю находил разные поводы, чтобы уклоняться от совместных тренировок. Даже пытался начать заниматься с Чжаном, когда Питер был на вахте. Но это было совсем-совсем не то: китайский полковник мог часами медитировать в самых причудливых позах, и оттачивать плавность движений при выполнении форм Цигун или Тайцзи. А я не очень силён был в таких вещах.
Наконец, Питер подошёл ко мне за завтраком в тот момент, когда Чжан был на дежурстве.
— Выкладывай. Что происходит? Я чем-то тебя обидел? Ты получил какие-то указания от руководства насчёт меня?
Я фыркнул. Потом посмотрел ему в глаза, и вздохнул.
— Присядем? — сказал я, указывая на столик. Я как раз успел приготовить себе кофе, и он стоял, исходя паром.
Вместо ответа Питер удобно уселся на стуле.
— Слушай, — я попытался собраться с мыслями, — понимаешь, какое дело. Я вырос в довольно консервативном месте. Я, в общем-то, в курсе, что мир давно изменился, и некоторые изменения точно к лучшем. Но некоторые мне принять всё еще довольно сложно. Так уж вышло. И, раз мы вынуждены долгое время делить одно не слишком просторное помещение — единственный выход, это уважать друг друга, и взаимные интересы. Будет меньше проблем, понимаешь?
— Ты о чем? — Питер выглядел растерянно. Он пытался поймать мой взгляд, но я не готов был глядеть ему в глаза сейчас.
— Не понимаешь?
— Нет! — он развел руками.
Я вздохнул.
— В общем, я совсем не против, что у тебя какие-то отношения с парнем, — наконец, решился я, — но понимаешь… мы в открытом космосе. Ещё и в одной раздевалке! Вот если бы среди нас была бы девушка — разве такое было бы нормально? В смысле, против своей природы не попрешь… а мне бы, повторю, не хотелось неприятностей.
Питер сначала округлил глаза в искреннем удивлении. Потом рассмеялся — весело и непринужденно.
— Ты решил, что я гей? — спросил он, отсмеявшись.
— А ты нет? — спросил я осторожно.
— Нет! — Питер покачал головой, — я тоже ничего не имею против геев. Но, чтобы ты знал — в ЦРУ и НАСА до сих пор существуют ограничения для представителей другой ориентации. Об этом не любят говорить вслух, но это факт. Причём факт разумный. Ограничения снял только Пентагон, и то относительно недавно — под давлением общественности. Они слишком публичные, ничего не попишешь. Но, если ты отрытый гей — то в ЦРУ ты не попадешь.
— А если закрытый? — поинтересовался я.
— Попасть можешь, — кивнул Питер, — но только до тех пор, пока руководство случайно о тебе узнает. А когда это случиться — вылетишь без пенсии.
— Ясно, — кивнул я, и добавил после небольшой паузы: — а кто этот парень? На фотографии.
Питер опустил глаза, и надолго замолчал. Было видно, что он испытывает какие-то сложные эмоции: то желваки играли на лице, то он тихо, как бы украдкой вздыхал. Я терпеливо дожидался.
— Мой напарник, — решился он, наконец, — очень близкий друг. Благодаря ему я оказался в организации. Благодаря ему сделал хорошую карьеру.
— Настолько близкий друг, что ты держишь перед глазами его пляжное фото? — спросил я.
— Он умер, — ответил Питер ровным голосом, — а это — его единственная случайно сохранившаяся фото. Я скачал её со смартфона одной из фигуранток, хранившемся в архиве.
— Мне жаль, — я покачал головой, — извини.
— Это ещё не всё, — добавил Питер после очередной паузы, — он умер из-за меня.
— Провал на службе?
— Нет. Все гораздо хуже. После того, как мы оба оказались в управлении, где занимаются такими вещами, вроде тюрвингов, у нас было что-то типа соревнования. Мы были уверены, что удастся раскрыть алгоритм, благодаря которому можно стать хозяином… и, в целом, мы были правы. Я нашёл нужный алгоритм в одном древнем аккадском манускрипте. Держал это в тайне от Боба, потому что… ну, ты сам понял. У нас было соревнование. Это давало нам силы переживать всё это дерьмо.
Питер вздохнул, и уставился на отполированную белую поверхность кухонного стола. Помолчал.
— Мне кажется, он знал… был ряд признаков. Но мне не говорил, потому что это было бы не спортивно. У него всегда было намного лучше с лингвистикой, чем у меня, и он не верил, что я смогу самостоятельно расшифровать информацию о ритуале. Но упрямство мне здорово придало сил. Боба было очень сложно в чем-то превзойти, если понимаешь, о чём я. Он был гребанным идеалом…
Снова большая пауза. Я украдкой поглядел на часы над люком, ведущим в главный коридор. До смены вахты оставалось совсем не много времени, а я очень хотел услышать эту историю до конца.
— Я так понял, ты во всём разобрался, — осторожно произнёс я.
— Верно, — кивнул Питер, не поднимая глаз, — я разобрался. Завладеть этой штуковиной оказалось до обидного просто. Сам ритуал — не значил вообще ничего. Важно было просто его активировать. И тогда тюрвинг убивал самое дорогое, что у тебя есть. Чаще всего это был самый близкий человек, но в истории, как я узнал позже, бывали и исключения. Некоторые прежние хозяева теряли любимых псов — потому что любили собак больше, чем людей.
— Кого ты потерял, Питер?
— Разве не очевидно? — он поднял взгляд, и посмотрел мне в глаза. Это было странное зрелище — застывшие в зародыше слёзы на суровом мужском лице. — Я любил Боба. Не как гей — в этом смысле он меня не интересовал. Но у меня не было человека ближе. Понимаешь? Мои родители отказались от меня, когда мне было три. Они были наркоманами, и давно погибли. Я сменил пять приёмных семей. Понимаешь, я был еще той занозой в заднице… пока не нашел себя, и у меня не появилась цель. А Боб… он был живое воплощение моих идеалов. И первое, что сделал этот проклятый тюрвинг — это убил его. У меня на глазах… — Питер вздохнул и тоже посмотрел на часы, — он узнал, что я добился пропуска в хранилище. Наверно, хотел меня остановить… теперь уже и не узнаешь. Он умирал тяжело. Это проклятая штуковина разрубила его почти пополам, чуть ниже талии — но я зачем-то на автомате пережал самые важные артерии… это продлило его агонию. Рядом дежурили военные медики, специалисты по военным травмам. Просто так получилось. Его даже успели доставить в отделение интенсивной терапии, и начать операцию — представляешь, современные хирургические технологии могут даже сшивать половинки людей! Успели подключить все аппараты, которые поддерживали его в живых, — он вздохнул, — а потом эта адова штуковина перебила всю хирургическую бригаду…
Я опустил взгляд; мне нечего было сказать.
— Так что знаешь что. Если решишь когда-то поделиться тем, что бы потерял, чтобы заполучить свой тюрвинг — избавь меня от подробного рассказа, хорошо? — сказал Питер, потом кивнул на часы, и добавил: — я на вахту.
После этого разговора мы возобновили регулярные тренировки. Удивительно, что даже в таких обстоятельствах мне удалось войти в ритм рутины. Близость бесконечной пустой бездны, и все увеличивающаяся пропасть между нами и Землей перестала давить на нервы. Я проводил положенное время на вахтах на мостике. Потом шел тренироваться. Потом смотрел сериалы в корабельной сети, читал книги или учился. Выбор в корабельной сети был колоссальным!
На второй неделе мы ещё раз собирались в посадочном модуле, и отключали подслушивающие устройства. Пытались догадаться, что случилось на Земле, из-за чего нам запретили даже смотреть на искусственную структуру на обратной стороне Луны. Гипотез было много — и ни одна из них не была достаточно правдоподобной, чтобы я мог в нее поверить.
Время шло незаметно.
Марс из обычной красноватой звездочки превратился в горошину. Потом — в фасолину. Сливу. Яблоко… наверно, я мог бы продолжать этот фруктовый ряд, потому что свежих фруктов на борту и правда не хватало. Все-таки консервированное пюре — это совсем не то.
В одну из последних вахт Марс уже напоминал небольшую рыжую дыню. Корабль был развернут к планете кормой, но мостик стоял на специальной мачте, позволяющей поворачивать кабину с наблюдателем в любом направлении, и у меня был прекрасный вид на приближающийся мир, лишь слегка закрытый защитным щитом, и приглушённым мерцанием плазменного двигателя.