Раненые звезды

— На будущее — я не люблю, когда со мной играют.

— Со всеми нами играют, — ответила Катя, — в этом суть жизни. И чем больше у тебя власти, тем отчетливее понимаешь это. И знаешь, что?

— Что? — автоматически сказал я.

— Возможно, это не так уж плохо, — я почувствовал, что Катя улыбается, — тот, первый, которого я убила, — продолжала она, — он пытался поставить на поток в даркнете стафф с детской порнографией. И не только порнографией, он планировал кое-что похуже. К счастью, я успела вовремя, и одним движением руки спасла больше двадцати детских жизней. Это не считая тех ребятишек, которые были в руках его последователей, информацию о которых мы передали через интерпол. Их спасли. Всех.

Странно — я понимал, что она играет со мной. Сначала показала одну сторону своей жизни, потом — дала цельную картину. Известный прием. Но облегчение было почти физическим. Она не была отмороженным убийцей.

— И это была одна из самых невинных моих целей, — продолжала Катя, — остальные были куда хуже.

— Ясно, — сказал я сухо.

— Понял, да, для чего я это все рассказала?

— От частного к общему, — ответил я.

— Верно. От частного к общему. Я тоже сначала сомневалась в тех целях, которые контора декларировала. Но потом, раз за разом, задание за заданием, я убеждалась — в их словах не было ни грамма фальши. И это лучшая гарантия моей лояльности. А в будущем — и твоей тоже.

— Посмотрим, — заметил я, — так что там насчет целей? Так понимаю, мы подошли к самому главному?

— Верно, Гриша, — я опять почувствовал ее улыбку, — ты не перестаешь меня радовать. Самая глобальная цель у нас одна: выжить.

Я ухмыльнулся, забыв на секунду о том, что Катя меня видит.

— Нас, людей, уже семь с половиной ярдов. Это очень, очень много. Биосфера трещит по швам, все встроенные механизмы, ограничивающие рост популяции, активированы. Отсюда и эпидемии, и нарастающая агрессия в обществе: поляризация мнений, насильственное разделение на два лагеря — и не так важно, по какому признаку. Только за последние десять лет мы три раза предотвращали ядерный апокалипсис. Первый раз — в две тысячи восьмом, когда США уверились в неотразимых качествах своей ПРО. Потом — в четырнадцатом, и еще раз — в прошлом году, едва успели остановить Китай. У них была уязвимость в системе управления ядерным оружием. И псих добрался до высокого поста…

Я молчал, переваривая информацию. Нет, у меня не было никаких сомнений, что Катя говорит правду. Я это чувствовал. Но мне, наверно, впервые в жизни стало по-настоящему страшно.

— Как думаешь, как долго у вас это будет получаться? — спросил я, чувствуя, как непривычно скрипуче звучит мой голос, — как долго вы сможете затыкать все дыры?

— Умница, Гриша, — в этот раз улыбку я не ощутил, но почувствовал кое-что другое. Непривычную нежность в ее голосе, — отличный вопрос. Нет, долго мы так не сможем. Даже у нас ресурсы ограничены. А с национальными правительствами и другими игроками договориться не удается. Каждый уповает на «авось». Думаю, еще год-два мы продержимся. Едва ли больше.

— И какой же план? — спросил я.

— План? — Катя сделала вид, что не поняла.

— Как вы собираетесь обеспечить выживание?

— Есть только один шанс остановить деградацию системы, — ответила Катя, — нужно направить экспансию во вне. В космос. Но для этого есть непреодолимые препятствия.

— Что за… — я хотел спросить «что за препятствия», но в этот момент раздался звук тяжелого удара; металлическая стена резервуара загудела. От неожиданности я прикусил язык. Катя едва успела включить фонарик, как последовал второй удар, еще сильнее первого. Со стороны двери посыпалась ржавчина.

12

— В лодку, быстро, — скомандовала Катя, — рюкзаки захвати.

Я немедленно выполнил ее распоряжение. В лодке вибрация ощущалась не очень сильно, хотя волны поднялись так высоко, что грозили вот-вот начать перехлестывать через бортик.

— Ложись на дно. Закрой все светлые части тела курткой. Что бы ни случилось, не высовывайся. Снаружи начинается закат — может, и прорвемся…

Я послушно лег на пахнущее резиной дно, и натянул на голову капюшон. Через секунду почувствовал легкую вибрацию от включенного электромотора, мы двинулись вперед. Раздался еще один мощный удар. Я всерьез начал опасаться, что оглохну. Но удары внезапно прекратились, и на время снова вернулась тишина, нарушаемая только плеском потревоженной воды, и едва слышным гудением электромотора.

— Поняли, что дверь не самая обычная, — прокомментировала Катя, — сейчас взрывчаткой попробуют. Вовремя мы убрались — а то могло контузить. Сейчас держись! — сказала она громе, и вовремя: резиновое дно ухнуло куда-то вниз, чтобы через секунду больно ударить меня по рукам.

Сложно оценить, как быстро мы двигались: Катя выключила фонарик, а движение воздуха в затхлой влажной тьме создавало обманчивое ощущение сильного сквозняка. Но, когда, наконец, раздался взрыв, я понял, что мы успели пройти довольно большое расстояние. Несколько сотен метров — не меньше.

— Быстро учатся, — сказала Катя, — думала, хоть до ночи фора будет. Сейчас старайся не шевелиться, мы наружу выплываем!

Прежде, чем замереть на дне лодки, я успел заметить красные отсветы, играющие на влажных стенах узкого тоннеля. А потом я почувствовал, что мы оказались на открытом пространстве.

Сильнее всего я опасался, что нас уже ждали снаружи. Если наши преследователи оказались настолько прозорливыми, что смогли обнаружить вход в убежище, что им мешало найти из него выход? Но, должно быть, время работало на нас. Прочесывание местности и работа с архивами — это все довольно долго. Как бы то ни было, мы успели проскочить.

Когда почувствовал, что мы начали замедляться, я осторожно пошевелился, и приподнял голову. Сходу сориентироваться не удалось, мы были слишком близко к высокому, поросшему жухлой травой и обильно присыпанному осенними листьями берегу. Прямо в центре берега зияла огромная, в человеческий рост, труба коллектора, забранная ржавой решеткой.

— Что смотришь? Приготовься, как подойдем ближе — хватайся за решетку, и тяни на себя. Я дам назад мотором, старайся удержаться ногами, не свались в воду! — скороговоркой проговорила Катя.

— Куда тянуть-то? — спросил я, — в какую сторону?

— На себя, сказала же! — прошипела Катя.

Лодка ткнулась носом в решетку, больше времени на расспросы не оставалось. Я обхватил ногами плотный резиновый борт, схватился за решетку поухватистее, и дернул на себя. Как раз в этот момент Катя переложила мотор, и лодка резко отскочила назад, как мячик. К моему удивлению, решетка легко поддалась: отрылась вправо с легким скрипом. Катя снова переключила режим мотора, и мы двинулись вперед, в плещущую темноту, отчетливо пованивающую канализацией.

Когда мы уже были внутри, Катя неожиданно остановила лодку.

— Решетку закрой, — сказала она, — так выиграем еще несколько минут. А то и часов.

Я молча развернулся, и снова дернул решетку на себя. Та встала на место, как влитая. Снаружи полыхал закат при ясном небе: большая редкость для московской осени. Всего год назад в такую погоду я бы отправился на пробежку в парк; тогда будущее виделось таким ясным, а перспективы такими радужными… работай себе, прокачивай навыки, повышай уровень — и все будет в шоколаде. Покупка квартиры, казалось, была не за горами, и дальше — семья, дом, а, может, и свое дело? Кто знает, как оно могло бы сложиться? Я стиснул челюсти, и заставил себя смотреть вперед, в наступающую черноту.

Труба коллектора была очень длинной. По моим прикидкам, мы проплыли уже пару километров — и никаких боковых ответвлений, и, разумеется, никакой вентиляции. Дышать становилось все труднее. Вонь, влажность и мало кислорода. Кстати, интересно, куда он девается? Разве что бактерии пережигают. Их тут действительно много — вон, на стенах целые отложения, совсем как строматолиты, окаменевшие останки цианобактериальных матов, самых древних обитателей Земли… Про эти маты нам в отряде поисковиков рассказывал профессиональный археолог. Мы тогда нашли плиту необычную — думали, остаток бетона от ДЗОТа. Но все оказалось проще: ледник в палеолите принес кусок древней подложки материковой плиты, и ее использовали как часть естественного рельефа при создании укрепрайона. Только теперь я сообразил, что довольно отчетливо вижу окружающее. Вода тут светилась изнутри — и куда более ярко, чем в коллекторе. Призрачное такое, зеленоватое свечение, от которого становилось не по себе.