Страница 44 из 163
— «Сэр, все же знают, что он никогда раньше себе ничего подобного не позволял».
— «Да, но из-за него погибли солдаты, которые могли бы и уцелеть. Чёрт, а что, если бы тебя, Джейса или Тая убили во время всего этого безумия? Ты ведь не сам вызвался с ним лететь. Феникс тебе просто ничего не сказал о своих истинных мотивах».
— «Если бы даже и сказал, то я бы всё равно с ним остался».
Многие другие офицеры так просто не оставили бы эту фразу Дома, но Хоффман предпочёл сделать вид, что ничего не слышал. Дом и сам не был до конца уверен, что сможет осознанно нарушить приказ, но в тот момент он считал именно так, и пусть полковник делает с этим, что хочет. Хоффман снял с головы кепку и принялся вертеть её в руках. Кожаный головной убор издавал скрипы при растягивании. Затем полковник постучал пальцем по нашивкам у себя на воротнике.
— «Видишь эти нашивки полковника?» — спросил он, подойдя к Дому так близко, что тот учуял запах кофе в его дыхании и лёгкий эвкалиптовый аромат, оставшийся от пены для бритья. — «Это не награда за службу и не знак того, что я тут выше всех стою, а сплошная, блядь, обуза. Ни одному солдату не дозволено делать всё, что ему в голову взбредёт, а вот эта жестяная херня у меня на воротнике говорит о том, что я больше не могу думать только о моих друзьях. Мне приходится заботиться о куда более широком спектре вещей ради всеобщего блага, а также принимать кучу пиздец каких жестоких и страшных решений, и никто не спрашивает, хочу ли я вообще этого, или нет. А мне ведь совершенно не хочется это делать, понимаешь? Я снова хочу быть старшим сержантом. Только вот если бы мне сейчас предложили вернуться на мою старую должность, внутри я бы понимал, что просто струсил, передав эту ношу принятия тяжёлых решений какому-нибудь другому бедняге. Вот поэтому я и остаюсь на своём месте. Это моя обязанность. И у Маркуса тоже была своя обязанность: отвезти лазер Томасу. Готов поспорить, что половина солдат с радостью бросились бы спасать свои семьи вместо того, чтобы в окопах сидеть, но они ведь так не поступили. Именно поэтому Маркус Феникс позорит честь мундира. Он подвёл своих боевых товарищей, а ведь вся армия только и держится на желании солдата встать плечом к плечу со своими братьями по оружию и погибнуть вместе с ними, если придётся».
Это была чистая правда, оттого и воспринималась так болезненно. Дом почувствовал, как глаза начинают слезиться, а в горле будто бы ком встал, хотя и сам не понимал, почему же именно ему хочется плакать. Но думать о Маркусе, как о недостойном человеке, ему вовсе не хотелось.
— «Вы сейчас кого своей речью убедить пытались, сэр?» — спросил он.
— «Да хуй его знает, Дом», — пробормотал Хоффман. — «Но уж точно не себя самого».
Надев кепку обратно, он побрёл вдаль. Дом остался стоять на ступенях. Опомнился он лишь в тот момент, когда понял, что совершенно не помнит, сколько уже времени тут стоит. Солнце уже шло к закату, скрываясь за зданием памятника Неизвестным Воинам, а Дом всё ещё терзался в раздумьях, стоит ли идти к могиле Карлоса, чтобы рассказать ему, каким же образом дело приняло столь херовый оборот. Дом бывал на могиле брата куда реже, чем ему того хотелось. С момента смерти Карлоса минуло уже почти двадцать лет. Решив, что сейчас ему всё равно больше некуда идти, Дом направился по безупречно чистой территории кладбища сквозь ряды надгробий к мавзолею. Именно там правительство КОГ и хоронило своих героев, одним из которых и был когда-то сам Маркус. Карлос, вовсе не планировавший становиться героем, вероятно, тоже проебал свой шанс на спасение, но в итоге его смерть позволила Маркусу выжить, и это было главным для Дома.
Гравий захрустел под его ботинками, когда Дом остановился у могилы брата. Надпись на надгробии совершенно не стёрлась с того самого дня, как её нанесли, хотя прошло почти уже двадцать лет со дня похорон.
“РЯДОВОЙ КАРЛОС БЕНЕДИКТО САНТЬЯГО,
ДВАДЦАТЬ ШЕСТОГО КОРОЛЕВСКОГО ПОЛКА ТИРАНСКОЙ ПЕХОТЫ,
КАВАЛЕР ЗВЕЗДЫ ЭМБРИ.
ПОГИБ НА ПОЛЯХ АСФО, ОСТРИ
В ПЯТНАДЦАТЫЙ ДЕНЬ МЕСЯЦА ТУМАНОВ
В СЕМЬДЕСЯТ СЕДЬМОЙ ГОД ВОЙНЫ
В ВОЗРАСТЕ ДВАДЦАТИ ЛЕТ”.
Дом, Карлос, Маркус — все трое стали друг другу братьями или по крови, или же по духу. Каждый из них получил по Звезде Эмбри за отвагу. А что же теперь с ними стало? Карлоса уже все забыли, Маркус запятнал свою репутацию, а сам Дом чувствовал себя каким-то призраком собственного прошлого. Присев на корточки, он поёжился от того, насколько его парадная форма неудобно сидела на нём.
— «А как бы ты поступил, Карлос? Эх, да что я спрашиваю-то. Ты бы решил, что за него и умереть стоит», — прошептал со слезами на глазах Дом, вытерев нос тыльной стороной ладони. — «Надо бы мне его оттуда вытащить, верно? Да, так и есть. Спи спокойно, Карлито».
Путь обратно в казармы показался Дому самым длинным в его жизни. Он подружился с Маркусом в восемь лет, так что его жизнь в принципе не могла стать прежней без друга. Последние несколько недель Дом пытался привыкнуть к чувству одиночества, но ему это не удалось. Он постоянно бросал взгляды через плечо, ожидая увидеть там Маркуса, или же вспоминал о чём-то, что хотел ему сказать, но друга попросту не было рядом. Именно так и будет выглядеть вся дальнейшая жизнь Дома, если он не приложит все свои силы к тому, чтобы исправить ситуацию.
“А мне ведь надо сейчас искать Марию. “Бродяги” постоянно кочуют с места на место”.
Дом и не хотел привыкать к отсутствию Маркуса. Чем невыносимее становилась боль, тем больше он находил в себе сил помочь другу.
“Тут как с Марией. Если я перестану чувствовать тоску по ней, то и искать её перестану. Но я знаю, что она ведь всё ещё где-то там. И её нужно найти, как и Маркусу нужно помочь”.
Вернувшись в казарму, Дом убрал в шкаф парадную форму и принялся размышлять о том, как же ему вытащить Маркуса из “Глыбы” до того, как это место прикончит его друга.
КОАЛИЦИОННОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ ДЛЯ ОТБЫТИЯ ЗАКЛЮЧЕНИЯ “ХЕСКЕТ”. ТЮРЬМА ОСОБОГО РЕЖИМА, ТАКЖЕ ИЗВЕСТНАЯ КАК “ГЛЫБА”, ДЖАСИНТО.
Псы как с ума посходили.
Облокотившись скрещенными руками на литые металлические перила, Николай Ярви принялся наблюдать за тем, как на скрытом во мраке нижнем этаже объявили режим изоляции. Тюремщики на этот этаж не спускались, да и в их присутствии там не было необходимости. Мостки, раскинувшиеся на весь верхний этаж тюрьмы, являлись тут по большей части самым безопасным местом, и дело было не только в заключённых. Вой сирены системы оповещения то затихал, то нарастал.
— «Двадцать секунд», — раздался голос из динамиков системы оповещения. Яростный лай и звуки ударов почти что заглушили отсчёт. Собаки кидались на дверь, как и всегда при объявлении режима изоляции, требуя, чтобы их выпустили на волю. Сама дверь была частью просчитанной психологической уловки. Это была единственная дверь, собранная из пустотелых панелей из мягкой древесины, в то время, как остальные двери были выполнены из толстого красного дерева или металла. Сделано это было для того, чтобы собаки без увечий могли биться в дверь, производя ужасный шум, похожий на бой барабана. Этот шум говорил о том, что стая неконтролируемых диких животных может вырваться на свободу в любой момент, а ещё намекал на то, что однажды собаки снесут дверь ещё до финального гудка сирены, начав рвать заключённых на куски. И это всегда срабатывало. Каждый заключённый, которому не хватало ума подчиниться приказу вовремя вернуться в камеру, знал, что с ним случится, когда эта дверь откроется.
Когда Нико только попал сюда на работу, ему сразу же объяснили что в “Глыбе” всё завязано на трёх дверях. Первая вела в помещения самих тюремщиков, вторая — к кухням и туалетам, а третья — к собакам. Последних можно было выпустить в любой части тюрьмы благодаря системе управляемых с пульта подъёмных решёток, которые разделяли коридоры на секции. Всё это работало куда эффективнее, чем отправка отряда тюремщиков, чтобы успокоить какого-нибудь заключённого. Запираешь такого проблемного урода в одной из секций, открываешь решётки, и тут у него резко пропадает желание беспределить в дальнейшем. Но в свою смену Нико таким никогда не занимался. Что тут творилось в его отсутствие — это уже вопрос другой.