Страница 126 из 155
Когда Диззи вернулся в свою хижину, Маралин и Тереза сидели за столом и резали овощи с таким усердием, будто бы судьба всего мира зависела от качества нарезки. В котелке, стоявшем на горелке, медленно кипело какое-то варево. Спрыгнув со стула, Маралин бросилась к отцу и обняла его. Они с сестрой сегодня вели себя очень тихо. Порой девочки вообще целыми днями ни слова не произносили, а Диззи понять не мог, выработалась ли у них привычка молчать, как и у детей других “бродяг”, чтобы черви их не услышали, или же причиной тому была смерть Розалин, осознание которой дало сёстрам понять, что мама больше не придёт. Дочери Диззи хорошо знали, как выглядят мертвецы, и что к жизни они не возвращаются, потому что видели их слишком часто.
Диззи подхватил Маралин на руки.
— «Привет, милая», — сказал он. — «Ужин готовишь?»
— «Да. Раз мамы нет, то нам надо о тебе заботиться», — ответила Маралин. А ей ведь было всего восемь лет. У Диззи сердце сжалось от горя.
— «Только осторожнее с ножами этими, хорошо?»
— «Да, папочка», — дочь прижалась к Диззи, обхватив его шею. — «Папа… Ты что, опять эту гадость пил? У неё запах такой неприятный. Сам же знаешь, мама говорила, что тебе вредно её пить».
“Господи боже…”
— «Ну, не буду врать тебе, милая, порой мне эта вещь просто необходима, потому что я очень скучаю по вашей маме…» — Диззи умолк посреди фразы, не став упоминать о том, что самогон немного приглушал душевную боль. Он вовсе не хотел, чтобы его дочери выросли с мыслью о том, что все жизненные проблемы можно пережить только с помощью выпивки. Диззи и сам прекрасно понимал, что алкоголь ничем ему не поможет, но бросить пить его всё же не мог. — «Но я знаю, как это вредно. Я всё же не дурак, так что много её пить не буду. Продам всё кому-нибудь, у кого нет двух таких умных и заботливых дочерей».
Отложив нож, Тереза бросилась к Диззи, уцепившись за ногу.
— «Папочка, тебе надо прекратить пить это! А то ты тоже умрёшь!»
— «Хорошо, милые. Ладно. Не умру я. Давайте я вам лучше помогу ужин приготовить, хорошо?» — Диззи приложил ладонь ко лбу Маралин, чтобы проверить, нет ли у той жара, как делал это уже раз десять за сегодня. Лоб дочери был определённо горячим. — «Ты себя хорошо чувствуешь?»
— «Да, всё нормально, просто загрустила», — кивнула она. Диззи пощупал температуру и у Терезы. Её лоб был не таким горячим на ощупь, как у сестры, но доверять одним лишь рукам не стоило. Диззи решил, что, вероятно, слишком уж переживал за дочерей, вот и навыдумывал себе всякого, а девочкам сейчас меньше всего надо, чтобы перепуганный папа нервировал их своими выходками. Постаравшись изо всех сил сделать такое выражение лица, будто бы их семье всё нипочём, Диззи уселся за стол и принялся помогать дочерям с приготовлением ужина. Все обрезки с овощей он откладывал, чтобы потом пустить их на самогон. Взглянув на всю эту кучу обрезков, которую большинство живущих в Джасинто выбросило бы в мусорное ведро, ну или же свиньям скормило бы, Диззи понял, что именно этим он на хлеб своим дочерям и зарабатывает теперь, от чего стало совсем тошно. Это ведь был обычный мусор. В этом и заключалась вся суть “бродяг” — они стали обычным мусором, живущим на куче хлама. И дело тут было вовсе не в их никчёмности, хотя никчёмными назвать этих людей нельзя было. Просто их выбросили на помойку, как мусор. Они больше никому нужны не были, КОГ в них не видел никакой пользы для себя. Но теперь всё изменилось. Достав листовку о призыве в армию из кармана, Диззи задумался, зачем вообще поднял её. Ну, разве что, дабы убедиться в том, что КОГ точно обосрались по полной, раз зазывают “бродяг” в армию.
Мысленно послав КОГ со всеми её проблемами к чёрту, Диззи до конца дня занимался изготовлением самогона. С помощью спирта можно было не только на время избавляться от тяжёлых воспоминаний, но ещё и дезинфицировать поверхности. Поэтому вторую партию самогона Диззи сделал из овощных очистков. Вкус у неё получился не очень, но в его ситуации любое сырьё шло в дело.
“Чёрт, и каждый грядущий день теперь будет таким же, как этот”, — мысленно сокрушался Диззи.
Той ночью он лежал без сна, прислушиваясь к доносившимся снаружи звукам, в которых не было ничего кроме тягот и печали. Маралин и Тереза спали на койках, стоявших по углам их крошечной комнаты, а сам Диззи улёгся на несколько одеял, расстеленных прямо на полу перед входной дверью, положив рядом с собой винтовку. Мимо него никто бы не прокрался. А если бы к ним черви пожаловали, то Диззи, лёжа прямо на земле, тут же почувствовал бы, как под лагерем прорывают туннели. Никто не навредит его девочкам, ни единая душа.
Пару раз за ночь он просыпался, хватаясь за винтовку ещё до того, как глаза открывал. Первый раз это случилось из-за какого-то мудака пьяного, который орал и ругался с кем-то на улице. Даже Диззи, который понимал, что слишком усердно налегает на собственный продукт, умел вести себя тихо и не создавать окружающим каких-либо неудобств своим пьянством.
А второй раз он проснулся о того, что Маралин застонала во сне. Диззи, поднявшись на ноги, подошёл к ней и погладил по волосам. Лоб был очень горячим на ощупь, и Диззи понимал, что это уже ему не просто так кажется. Он уже знал, что этой ночью ему уже будет не до сна.
— «Милая, ты как, нормально?» — спросил Диззи, нащупав рукоять фонарика и посветив на неё. — «Воды дать?»
— «Я себя плохо чувствую, пап», — Маралин попыталась встать. — «Голова болит. Прости меня».
— «Не надо извиняться, я помогу тебе», — Диззи помог ей отпить из кружки, постаравшись уложить её поудобнее. — «Я посижу с тобой, пока тебе не полегчает».
Проснувшаяся Тереза, подойдя к ним, уселась к отцу на колени.
— «Маралин теперь тоже умрёт, да, папочка? Мы все умрём?»
Диззи порядком охерел от таких вопросов. Детям порой в голову приходили совершенно дикие мысли. Но Тереза ведь сама видела, как мама, заболев, скончалась через несколько дней, а эпидемия всё так же бушевала в лагере, так что ей несложно было понять, к чему дело идёт.
— «Нет, она не умрёт, да и ты тоже», — ответил Диззи. — «К утру ей полегчает. Я не буду ложиться спать и присмотрю за ней».
Следующие два часа Диззи провёл возле койки Маралин, а Тереза заснула прямо у него на коленях. Периодически отец гладил Маралин по волосам, но через некоторое время она перестала открывать глаза и смотреть на него в ответ. Диззи прислушивался к её дыханию, которое становилось лишь хуже. Маралин становилось всё сложнее дышать. Каждый раз, как он вдыхала, из её груди доносилось влажное хлюпанье.
— «Так, милая», — сказал Диззи, разбудив и отнеся Терезу к её койке. — «Я пойду и найду кого-нибудь знающего для твоей сестры, а ты подожди тут».
На часах было три утра. Пожилая миссис Энсцка, немного разбиравшаяся в медсестринском деле, была крайне не рада тому, что её подняли в такую рань, но всё же отправилась в хижину к Диззи, чтобы осмотреть Маралин.
— «Ну, она подхватила то же, что и другие», — сказала миссис Энсцка. Маралин, казалось, уже не спала, но всё равно бормотала какую-то околесицу в бреду. — «Большинство детей выздоравливает через пару дней, потому что у них иммунитет крепче, чем у взрослых. Но не всем так везёт. Вам остаётся лишь ждать. Простите, мистер Уоллин, но никаких лекарств у нас нет, так что придётся положиться только на силы самого организма», — встав, миссис Энсцка похлопала Диззи по плечу. — «Вероятно, она поправится».
Смысла дальше допытывать миссис Энсцку вопросами не было, так как она была права. Никакого лечения этой болезни у них не было, оставалось лишь ждать. У “бродяг” не было ни докторов, ни лекарств. Диззи вспомнил, как миссис Энсцка сделала акцент на слове “вероятно”. Он больше не мог рассчитывать на волю случая, только не после того, как совсем недавно потерял Розалин из-за той же болезни. Ближайший час погружённый в раздумья Диззи просидел возле Маралин, следя за тем, нет ли ухудшений в её состоянии. Тереза сидела рядом, уцепившись за отца, и тоже наблюдала за сестрой. Существовало лишь одно место, где были лекарства и опытные доктора — Джасинто. А он застрял где-то в округе Илимы. Нет, ждать и рисковать жизнью дочери Диззи больше не мог. Через несколько часов по шоссе проедет армейский патруль, как это происходило уже на протяжении десяти последних недель. Это была его единственная надежда.