Страница 10 из 18
– А у тебя-то мальчик есть? – вдруг спросила Светка.
– Не-а, нету.
– Я когда с Вованом дружить начала, мне тоже тринадцать было, как тебе. А он на четыре года старше.
Леля отлично ладила с мальчишками в школе, она была одной из немногих девочек, кого даже самые заядлые хулиганы и двоечники называли по имени. Но к шестому классу почти все они с виду были еще малышней. Как романтический объект никто из одноклассников Лелю не рассматривал, а дружбу предлагали другим девочкам – похожей на немецкую куколку смешливой троечнице Наташке Пономаревой или Ане Шпигель, бледной, с огромными трагическими глазами и очень длинными ресницами.
Мужское внимание Леля обнаружила летом перед шестым классом в пионерском лагере – парни из старших отрядов приглашали ее на медленные танцы на дискотеках. Да и мальчишки из ее отряда вели себя совсем не так, как одноклассники. Вокруг Лели и ее лучших «лагерных» подружек Вики и Тани шла какая-то бесконечная щенячья возня с отбиранием вещей, убеганием, обливанием водой и залезанием ночью в палату с тюбиками зубной пасты. Все это было, конечно, весело, но Леля представить себе не могла, чтобы мальчишки из класса могли позволить себе с ней такое. Она была им другом и каким-то авторитетом, что ли… А в лагере ей больше всего нравилось и льстило внимание вожатого Юры. Он отлично играл на гитаре, а Леля знала много песен Окуджавы и Высоцкого, у родителей были их пластинки. И «Машину времени», конечно, знала. У нее неплохо получалось петь. Но Юра был вожатым другого отряда, и пересекались они нечасто, только на больших кострах и других общелагерных событиях. Один раз, на последней, прощальной дискотеке, Юра неожиданно пригласил Лелю на медленный танец, но все время, пока звучала невозможно красивая и печальная Bellado
Ну а в школе взросленькие на фоне своих одноклассниц Леля и Иришка не случайно держались вместе. Иришка тоже интересовала отнюдь не одноклассников, а парней постарше, и, надо сказать, взаимно. На большой перемене было такое развлечение: выскочить из школы и по морозу промчаться через дорогу в кафетерий напротив, чтобы купить слойку с сахарной пудрой или трубочку с кремом и стакан горячего какао. Гардероб во время уроков был закрыт на замок, поэтому бежать приходилось без пальто. В морозы ниже двадцати на такое решались только мальчишки, но иногда Леля и Иришка, замотавшись в длинные шарфы, тоже могли бегом рвануть через дорогу в своих платьях с белыми воротничками. По соседству со школой находилась городская баня, куда частенько привозили на помывку солдат-срочников в серых шинелях и смешных цигейковых шапках-ушанках. После бани солдатики тоже любили забежать в кафетерий, и тут начиналось самое интересное. У парней горели глаза, и Леля с Иришкой получали в кафетерии свою минуту славы. Телефона своего Леля солдатикам в шинелях не давала, было страшно: вдруг позвонят, а трубку возьмет мама или бабушка, что тогда? А Иришка однажды дала – ей можно было все свалить на старшую сестру Марину. И теперь Игорек из Молдавии звонил ей иногда по вечерам, думая, конечно, что она в десятом классе, а не в шестом, и предлагал встретиться, только пока непонятно было, где и как. Пионерские галстуки на шее в кафетерии были совершенно некстати, так что девчонки снимали их и временно прятали в портфель. А вот модные длинные шарфы – в самый раз.
– Базарова Ольга, к тебе пришли, – просунулась в дверь бледная носатая женщина из соседней палаты. Леля уже видела ее в столовой.
– Ко мне? – удивилась Леля. – Интересно, кто это в такое время?
– Мальчик какой-то, – неожиданно ответила на риторический вопрос носатая соседка и прикрыла дверь.
Леля провела пару раз массажкой по волосам, смазала губы бесцветной гигиенической помадой с клубничным запахом, глянула в маленькое зеркальце и отправилась в вестибюль. До туши в больнице дело так и не дошло. В начале пятого в вестибюле было еще пусто. Генка Белоусов сидел на откидном стуле с независимым видом, расстегнув пальто и нахлобучив кроличью ушанку на глаза. Он любил дурачиться, но не всегда это выходило смешно. Генка, сын самых близких друзей семьи, тети Люды и дяди Стаса, был Лелиным ровесником. Они знали друг друга с того лета, когда их родители вместе отдыхали в Феодосии и Леля первый и пока единственный раз была на море. Им с Генкой было тогда по четыре года. Папа и дядя Стас наловили у берега крабов, и Генка, вооружившись веточкой, взялся их дрессировать. Леля тоже хотела быть дрессировщицей, но Генка не подпускал ее к крабам ни в какую, заявив, что это «не женское дело». Леля так удивилась, что запомнила это на всю жизнь. Вообще, все их тогдашние игры рано или поздно заканчивались дракой и слезами. Причем Генкиными. Он был задирой, но при этом плаксой. А Леля в потасовках постоянно умудрялась то больно выкрутить ему руку, то приложить головой об ножку стола. Родители, все четверо, считали такой расклад исключительно комичным, и Леля с Генкой, не дождавшись ни сочувствия, ни наказания, от нечего делать быстро мирились.
К школе Генка повзрослел, больше не задирался, но стал невероятным фантазером. Леля снисходительно слушала его байки о победах над какими-то неведомыми хулиганами с инсценировкой и озвучкой всех захватов и ударов. Но в остальном им было интересно вместе. Леля любила вместе с родителями приходить к Белоусовым в гости. У них была красивая просторная квартира в новом доме. Леле нравилась огромная кухня и что у тети Люды и дяди Стаса есть спальня, как в кино, с большой кроватью и трюмо, а у Генки – своя комната. У Лели в квартире все было устроено по-другому. Она делила комнату с бабушкой, родители спали на диване в гостиной, а в третьей комнате, узкой и длинной, стояли стеллажи и письменный стол. Там был кабинет. А еще у Белоусовых в квартире была большая кладовка, где Леля с Генкой включали в темноте фонарик и рассказывали друг другу разные страшилки, пока родители пили вино и смеялись в гостиной. В такие вечера Леля просилась остаться ночевать у Генки, мама никогда не возражала, папа тем более, и тетя Люда стелила ей вместе с Генкой, прямо на его широком раскладном диване – просто еще одно одеяло и подушку. И они болтали чуть ли не до утра, а потом засыпали рядышком, как усталые щенки.
Конечно, им давно уже не стелили на одном диване. Генка повзрослел, вытянулся, хотя, конечно, не дотягивал до Лели, очень много читал и стал серьезным и ироничным парнем. И к тому же очень добрым. Хотя местами все еще немного с придурью.
– Привет! Ну как тут, мучают тебя? – прищурившись, спросил Генка.
– Ну, есть немного.
Леля в красках рассказала ему про пункцию, а потом про свою новую подругу Светку и про всех соседок по палате.
– Слушай, а правда, что Гусиное озеро второе в мире после Байкала?
– Тебе кто такую дурь сказал? – изумился Генка.
– Ну, неважно.
– Оно второе после Байкала в Бурятии. Но не в мире, конечно.
– Так я и думала.
– Лелька, я смотри что тебе принес.
Генка достал из яркого иностранного пластикового пакета с ковбоем и надписью Marlboro пухлый сверток в целлофановом мешке. В нем была какая-то бумажная бомба из скомканных газет.
– Это что?
– Ты разворачивай!
Леле было очень смешно. Она бы не удивилась, окажись там пустышка – вполне в Генкином духе. Но в самой серединке бумажного кокона было что-то теплое. Леля развернула последний слой и обнаружила мокрую и еще горячую молочную сосиску в целлофановой пленочке. Газеты вокруг нее раскисли.
– Вот, ты же любишь, – улыбнулся Генка. – Ешь прямо здесь, пока горячая. Я, видишь, в сто одежек завернул, думал, не донесу, остынет.
– Ух ты! Спасибо! – Леля откусила сосиску, почувствовала забытый вкус и счастливо улыбнулась.
Она обожала сосиски еще со времен своего детства на сытой Украине. В Улан-Удэ сосиски были величайшим дефицитом, и достать их было в разы труднее, чем вареную колбасу. Колбасу хотя бы раз в неделю, по субботам, выбрасывали на растерзание длинной, ожидавшей с четверга очереди. Сосиски же в продажу не поступали никогда, их можно было достать только через какие-нибудь блатные распределители. У предприятия, где работал Генкин папа, такой распределитель, очевидно, был. В подтверждение этому Генка достал из пакета «Мальборо» апельсин, и это тоже было чудом. Апельсины обычно привозили в город ближе к Новому году, в руки давали только по килограмму, то есть примерно по четыре штуки, поэтому в очередях стояли семьями и потом долго растягивали удовольствие, по-честному распределяя, кому сколько причитается. Но у Белоусовых с апельсинами и прочей провизией был порядок.