Страница 3 из 14
– Значит, так. Придется по жребию, чтоб никому обидно не было. А то обидятся дети на несправедливость.
Галина закричала что-то. Умар нахмурился, покачал головой:
– Я не понимаю тебя, женщина.
– Лучше меня первой убей! – кричала Галина.
– Нет, это ты зря. Убить тебя – нехитро. А когда ты увидишь смерть своих детей.
И Умар решительно шагнул из комнаты в коридор. Галина выла, из прокушенной нижней губы текла кровь. Прохоров услышал, как в прихожей грохнула подвальная дверь. Ясно, куда эти твари подевали детей.
Николай рванулся еще и еще. Стул покачнулся, потерял равновесие и вместе с привязанным пленником обрушился на пол. Прохоров ударился головой, и свет в его глазах вновь померк. Но совсем ненадолго, на этот раз его привел в чувство отчаянный плач Васьки.
– Поднимите его, что вы смотрите?! – рявкнул Умар.
Чеченцы поставили стул на место. Николай взглянул на жену и увидел, что она в глубоком обмороке: повиснув на веревках, она скособочилась на сиденье, напоминая огромную тряпичную куклу.
– Я подумал, что так будет правильно, – глумливо сказал Умар. – Просто у вас в обществе принято, чтобы мужчины были на первом месте. Это называется джентльменством. Вот пусть твой сын и проявляет джентльменство.
– Ты зверь, – сказал Прохоров. – Ему же только пять лет!
– Без разницы. Он – мужчина. Наша с вами война идет уже вторую сотню лет и будет продолжаться еще столько же. Из этого щенка вполне может вырасти боец. Тем более что отец бойцом был настоящим. Стоит ли оставлять в живых того, кто потом будет убивать чеченских людей?
Остальные четверо боевиков одобрительно загудели. Прохоров подумал, что эти твари похожи на стаю какой-то мелкой хищной швали. Они только так и способны воевать – уничтожая детей и женщин.
Прохоров стал дергать веревки, связывающие запястья. В комнате было жарко, пот тек по его телу, кожа стала скользкой. Возможно, что-нибудь получится.
Умар приказал привести в чувство Галину. Потом ей зажали голову так, чтобы она смотрела не отрываясь.
Чеченец вытащил из чехла на поясе длинный узкий кинжал, напоминающий морской кортик, и, отпустив руку Васи, перехватил его за волосы.
Теперь уже закричал и Прохоров. Потому что понял: все кончено, никакой надежды. И Терпухин, зараза, пропал где-то на пути к хутору.
Галина лишилась сознания, когда Умар, ощерив зубы в бешеной ухмылке, стал отрезать ребенку голову. Васятка захлебнулся криком и обмяк, подергиваясь. Николай, натянув путы, в отчаянии рычал. Ребенок еще несколько раз дернулся и затих.
Тело Васятки упало на пол. Голова осталась в кулаке боевика.
– Сволочь, мразь. – цедил сквозь зубы Николай, почувствовавший, что веревки все-таки стали поддаваться.
– Ничего, это ненадолго, – «успокоил» Умар. – Ты по кавказским меркам человек не очень многодетный. Хотя, конечно, было бы интереснее, окажись у тебя с полдюжины выродков.
Умар снова ухмыльнулся и отправился в подвал. Мимоходом бросил:
– Двое, проверьте, как там на улице. Мало ли чего!
Два боевика из четырех выскользнули вон из дома.
Темно-зеленая «Нива» Терпухина пылила по степной дороге. Юрий негромко ругался вслух – трудно разогнаться на этой грунтовке. Еще недавно дорога была ровная и плотная, но потом по ней прошла техника на строительство ветки магистрального газопровода, и под ее беспощадными гусеницами наезженная грунтовая дорога превратилась в раздолбанную колею, на которой даже днем нельзя было держать скорость больше семидесяти километров в час. Иначе или подвеска автомобиля полетит, или у автомобилиста внутренние органы поотрываются.
Ночью – и говорить нечего. Тридцать километров, не больше. И как ни старался Терпухин, он не мог ехать резвее.
У Атамана было очень дурное предчувствие. Как будто и ехать уже нет смысла. Юрий отгонял от себя эти мысли и продолжал всматриваться в призрачный в свете фар пейзаж.
Пятнадцать километров растянулись на сорок минут. Наверное, еще никогда Атаман не чувствовал себя настолько опоздавшим.
Еще издали он увидел стоящий возле хутора автомобиль и немедленно погасил фары – мало ли что там сейчас. Свернув с дороги, Атаман оставил машину и, закинув за спину карабин, пригибаясь, побежал к хутору. Под ботинками негромко похрустывала начавшая жухнуть трава.
Атаман открыл капот машины, вырвал клеммы аккумулятора. Если эти люди приехали сюда с добром, то потом он извинится. А если со злом – их ждет неприятный сюрприз.
Надвигалась гроза, на небосводе вовсю играли зарницы, и уже слышался гром. Светящиеся окна хутора выглядели на фоне этой апокалипсической картины особенно неестественно.
Атаман подобрался к забору, остановился, прислушался. Наверное, было бы непоправимо глупой идеей сунуться на хутор сразу же. Брошенная машина – это, конечно, еще не показатель, но, с другой стороны, пропавшая связь – тревожный сигнал.
Вначале он не слышал ничего. Потом из дома донесся невыносимый для нервов, режущий по сердцу ржавой пилой женский крик. От него у Атамана возникло инстинктивное стремление немедленно ворваться в дом. Терпухин удержал себя, потому что скорее всего все закончилось бы для него летальным исходом. Что бы там ни происходило, кто бы ни «наехал» на Прохорова, эти люди при оружии. Иначе не сунулись бы к военному, пусть даже и в отставке. Значит, и отваги на то, чтобы всадить в незваного гостя пулю-другую, у них достанет.
Терпухин начал быстро соображать. Итак, свет горит только в трех окнах. Можно попробовать пробраться вон к тем трем темным окошкам, осторожно выставить стекло – и вперед. Нападения изнутри ждут гораздо меньше. Тут уже можно сработать, как говорится, без сучка, без задоринки.
Он перелез через забор. Выругался, вспомнив, что у Прохорова есть собака, да такая вредная и злая, что без пули в упор не обойтись, если что.
Но собака не подавала признаков жизни. Терпухин подумал, что ее наверняка прикончили.
Если бы кто-то был во дворе, он услышал бы стук подошв о землю. Но как раз в этот момент гроза снова дала о себе знать, бабахнув так, что мир вздрогнул. Упали первые капли крупного дождя. Они были маслянисто-теплыми – нормальный летний ливень, под которым нельзя замерзнуть, зато укрыться от него можно только под надежной крышей, а не под хлипким зонтиком или китайским дождевиком. Юрий подумал об этом и удивился – ну и туфта в голову лезет.
Он пробежал к темным окнам. Ощупал рамы, посетовал на то, что хозяином Прохоров был славным – ни дребезжания, ни слабины. Штапики прибиты так, что и не поддеть. Но придется.
Атаман вытащил нож, стал цеплять острием тонкие рейки.
Из дому снова донесся крик – теперь, судя по всему, детский. Терпухин выругался. Блеснула молния, Юрий дождался раската и, когда гром разразился над хутором, ударил локтем в стекло. Подождал несколько секунд, убедился, что никто не спешит на шум, и уже хотел было лезть, когда из-за угла вывалились двое.
Терпухин отпрянул от окна, а те застыли. Повисла короткая пауза, в течение которой все соображали, что делать.
Действие началось одновременно – чеченцы схватились за ремни автоматов, перетаскивая оружие из-за спины. Атаман заученным движением послал в свободный полет нож. Трехсотграммовая «игрушка», прошелестев в воздухе, по самую рукоять ушла в грудь чеченцу. Энергии удара хватило, чтобы того приподняло в воздух и опрокинуло наземь спиной.
Тихий стон поверженного еще не успел отзвучать, а Терпухин уже налетел на второго чеченца. Тот, шипя что-то на своем языке, воевал с предохранителем. Не то чтобы оружие отказало – нет, просто пальцы бандита заплетались, отказывались работать со скоростью, полагающейся в таком случае.
Атаман, правда, тоже не успел. Он вцепился в автоматное цевье, отвел в сторону ствол, и тут оружие выпалило. Вспышка на секунду озарила задний двор, Атаман почувствовал жар от выстрела, автомат упал на землю. Терпухин ударил растопыренной пятерней по лицу чеченца. Тот, взвыв, отшатнулся.