Страница 12 из 20
Метель, завывая, разбиралась снаружи ее убежища, но во власти глубокого сна она уже ничего не слышала. Она парила над блестящей белой равниной, не ощущая себя, свое тело, и не дыша… Потом все перевернулось, все запестрело и засвистало тысячами птичьих голосов и благодатное томное тепло побежало по жилам, елеем растекаясь по ее уставшему телу…
…Она увидела себя идущей по усыпанной душистым разноцветьем поляне, под ее босыми ногами текут тонкие голубые ручейки, а вода в них чистая-пречистая. Ольга смеется и на душе у нее легко-легко. Вокруг розовые холмы, так же усыпанные никогда не виданными ею огромными цветами. За спиной у нее темно-лиловая низкая туча, а впереди – зовущее ее нежно-голубое сияние. В этом сиянии все идут и идут мимо нее и куда-то в неведомую даль много-много тоже совсем белых, как присыпанных молодым снегом, солдат и офицеров, ровно колышутся их стройные ряды, пропадая в туманной дымке. Вот один из них вышел из строя и легкими жестами машет ей, словно зовет к себе. Всмотревшись, вздрогнув, видит она в нем до боли знакомые отцовские черты… Она идет, все быстрее, быстрее – туда, к родному человеку, не оборачиваясь и ей так хорошо! Так легко!.. И вот видит она перед собою всего в трех шагах идет рядышком высокий и седой, как лунь, старик и с радостью узнает Ольга в нем старого Игната. И хочется ей броситься к нему, обнять своего прошлогоднего спасителя, да только делает она шажок-другой, а старик отдаляется. Она ускоряет шаг – старик еще быстрее удаляется… Он медленно поворачивается, на его белом-белом лице блуждает добрая и так ей знакомая улыбка. И Ольга явственно слышит такой знакомый голос старого Игната, но гулкий, идущий как-бы из глубокого бездонного колодца:
-Доброго тебе здоровьечка, душечка моя! Иди дальше, душечка, иди – и придешь! А тебе и вот – ему рано еще сюда! Ой, как рано, родненькая ты моя! Рано… Рано… Рано…,– стихает, удаляясь, пропадая в темных глубинах колодца, голос старого Игната.
Ольга поворачивает голову, опускает глаза и видит в своей ладони маленькую теплую ладошку мальчика, совсем голенького, который идет с ней рядом, беззубо улыбаясь чистой светлой улыбкою и быстро перебирая по теплой изумрудной траве пухлыми босыми ножками.
И по ее груди разливается истомою такое тепло, такая благодать…
Она подымает голову, нетерпеливо протягивает руку… А вокруг уже и нет никого, только чуть колышется немая белая-белая, такая пустая и бескрайняя равнина. Откуда-то издалека, с неба, едва слышится ей уже другой, совсем незнакомый голос:
-Сестра! Сестра…
Глава четвертая
Главнокомандующий Вооруженными силами Юга России генерал Антон Иванович Деникин, наконец оставшись совершенно один в просторном и оттого каком-то пустом кабинете с высоченными окнами, наглухо зашторенными тяжелыми синими гардинами, устало опустился в глубокое кресло. В углу массивные напольные часы гулко пробили полночь.
Генерал свел кончики пальцев обеих ладоней, уткнулся в них лицом и глубоко задумался. В последние месяцы отступления с каждым днем, с каждой новой неудачей многопудовый камень сомнений на его душе становился все тяжелее и тяжелее.
Большевики научились умело использовать все их противоречия. Но этого было бы мало для достижения ими успеха. Они брали жестокостью, крайней бесчеловечностью. При этом цинично сопровождая все свои беззакония ласкающими слух простого мужика вполне справедливыми лозунгами и призывами.
Набирая мобилизованных крестьян из самых голодных губерний, они сознательно выставляли такие части на направлениях наступления против богатых и сытых областей. Официально не разрешая мародерство и открытый грабеж местного населения, насилие и прочие беззакония, они закрывали глаза на массовые реквизиции своих войск: грабь награбленное! Тряхнем буржуев! И таким образом, только попавши в Красную Армию, многие, если не подавляющее большинство мобилизованных, хоть начинали питаться-то по-людски, не говоря уже про барахло…
Если в корпусах Мамонтова, Павлова, Барбовича или даже у Краснова в «волчьих сотнях» действовует строгая дисциплина, не позволяющая и жестко наказывающая любые грабежи или насилие, то в аналогичных корпусах у красных, того же Буденного или Думенко, на такие дела смотрят сквозь пальцы, отдавая красноармейцам на разграбление на несколько дней все крупные, занимаемые ими города и станицы. Как в чужой стране ведут себя, как оккупанты…
Неужели красное командование не понимает всю опасность такой вольницы? Ведь попустительство грабежу действует на войска разлагающе, превращая боевую единицу в элементарную вооруженную банду, непредсказуемую банду…
Антон Иванович тяжко вздохнул.
При всеобщей, и у них и у красных, усталости от почти пяти лет войны, нищеты и лишений… Конечно, у красных служить предпочтительнее. А что? Заняли город – гуляй, ребята! Тряси буржуев! Кроме того, масса так называемых «красных казаков», конечно, оказавшись вдали от дома, занятого Белой армией, стремится в родные места, идя впереди и увлекая за собой свои части. И напротив, у нас те же казаки, оторвавшись от родных мест, стали вдруг, не дойдя до Москвы каких-то двести верст, вначале единицами, а затем все больше и больше попросту возвращаться назад, на Дон, в родные станицы, бросая свои, и так обескровленные наступлением части… Не помогли никакие трибуналы, что только не делали с дезертирами…
Жаль, не сбылось. Осенью большевики в Москве уже приступили к эвакуации и, как говорят, опять готовились уйти в подполье… На Донбассе местные банкиры установили приз в миллион тому полку, который первым ворвется в красную столицу. Но – не судьба!
А ныне… Окрепла ВЧК, ее агенты пронизали равно как свою армию, так и ВСЮР. Простые пехотные части у них давно под двойным контролем и комиссаров, и чекистов. В ныне еще бандитствующих конных корпусах ситуация пока иная, но большевики, явно чувствуя здесь опасность измены, которой они уже сыты по горло, взять тех же Миронова или Григорьева, постараются уже до летней кампании навести и тут порядок. Железной рукой… Комиссары уже имеются при каждом комсвокоре и Буденный, говорят, уже сам стал большевиком. Воевать у него ума маловато, но зато какой политический нюх! Говорят, ему сам Сталин дал рекомендацию в партию…
В кабинете тепло, тихо и спокойно. Деникин, резко поднявшись, подошел вновь к огромной стратегической карте, у которой еще полчаса назад велись непростые дискуссии о дальнейших действиях.
Если удастся удержать Новочеркасск и Ростов до весенней распутицы, то можно будет говорить о развертывании широкого наступления, лишь подсохнут дороги. В тылу у Красной Армии неизбежны массовые восстания, вызванные зверствами продотрядов, жестоким расказачиванием, тифом и голодом. Да-да, в первую очередь – голодом!.. Разольются реки и их восьмая, девятая, десятая и одиннадцатая армии, в том числе все войска Буденного и Думенко окажутся в естественной ловушке… Большая надежда на техническую помощь союзников.
А если нет?
А если Ростов и Новочеркасск они возьмут уже зимой? Ведь и Буденный и Думенко одинаково сулят своим частям отдать эти города на растерзание. Близится Рождество, захотят малость покуражиться мужички в купеческих-то хоромах…