Страница 11 из 20
За дверью в сенях изредка переговаривались между собой охранники и Ольга порой слышала их разговоры. Впрочем, все время нудно растягивая слова, медленно говорил один, временами давясь от тягучего влажного кашля:
-А што ноне… Беда-а-а… Раньше мы по тридцать пудов с десятины сымали… А теперя… Озимки мало посеено, да и те слабые под снега ушли… Батяня вона давеча написал, на нашу заимку так за всю осень ни разу и не капнуло. Сушь! А тот же сыпец некому возить, да и не на чем… Лошадей всех подчистую клятая Конармия … рек… рекви…зиро-вала, землица родить не хочет. Амбары все до дна продотряды выскребли… Лютують!.. Голод… Мыши, и те с голодухи повымерли… А што сеять будем, Бог ево знаеть… Власть, ети ее… Голод будет…
Вдруг она пришла в себя. От наступившей в сенях тишины. Страх тут же ушел, отступил в темные сырые углы предбанника.
Осторожно толкнула дверь и в тускло освещенном коридоре не увидела никого. Только свалены были в угол парующие мокрые шинели. Да стояли чьи-то разношенные яловые сапоги.
Где-то за стенкой плакала лениво одинокая фисгармонь. Да висел в сенях густой кислый запах лука.
Она рывком схватила первую попавшуюся шинель, влезла в сапоги и тенью выскользнула за дверь, в холодную метельную ночь.
Уже далеко за околицей вдруг гулко ударила ей вслед пулеметная очередь. В морозном воздухе где-то высоко весело просвистели пули. Счастливо оскалившись в зловещей улыбке, Ольга по-лисьи метнулась в засыпанный снегом овраг. Огромная луна предательски вышла из-за туч. На девственном снегу в голубом лунном свете четко отпечатались многие заячьи следы, сливавшиеся в тропинку, петлявшую по дну оврага.
Луна вскоре снова ушла за низко летящие лиловые тучи. По оврагу и по заячьим следам Ольга и пошла. Знала – они точно выведут к овинам и жилью. Вскоре сапоги, хоть и разношенные, стали натирать ступни. Она отодрала от шинели край бязевой подкладки, туго намотала заместо портянок на зябнущие на морозе ноги и пошла дальше, порой проваливаясь в снежные заносы по самый пояс.
– …Тех молодок… начдив уж роздал… А энту… Хе-хе-хе… Терещенко не велел покуда трогать. С начинкою девочка. На любителя.
Голубев, старший заступившего караула, усмехнувшись, кивнул на банную дверь и заскорузлыми пальцами закрутил «баранью ножку», тщательно прослюнявил ее и чиркнул спичкой. Предыдущий караул, изнуренный многодневными боями, мокрый и злой, не дождавшись смены, давно рассосался по ближайшим хатам. Из раздавшейся темноты проступило заросшее трехдневной щетиной осунувшееся рябое лицо Маслова, пулеметчика второй роты.
-С чем-чем?..
-С начинкой, говорю. Брюхатая!
Маслов, морща широкий лоб и раздумывая о чем-то своем, с минуту попыхтел и, резко отбросив окурок, зловеще оскалился в подобие улыбки:
-Брюхатая, говоришь… От ахвицерика, небось, какова… С-сука, контра-а… Белая косточка… А што мене твой… Терещенка… Не указ… Как мою Феклу жгли… Ее хто пожалел?! Тоже брюхатая была!.., – он сочно шмыгнул носом, вытер рукавом шинели сухие глаза, – Я щас ее и… опростаю… С-суку.
Он резко поднялся, сделал было шаг к двери, но тут же повернулся, взял из козлов винтовку, примкнул штык, злобно схаркнул в затоптанный пол и ударом приклада распахнул заскорузлую дверь бани.
Крыса, отряхнув с себя севшую влагу, черной тенью лениво прошмыгнула в угол. Дверь со скрипом широко растворилась. В бане никого не было.
Ее ноги, почти босые, в растоптанных сапогах, начинал колко прожигать мороз. Ольга, проваливаясь в глубокий снег, все плотнее куталась в просторную, но тяжелую от влаги шинель. Но острые язычки лютого холода беспощадно прорывались к телу то по спине, то по животу, то по плечам.
Ночной ленивый ветерок прогнал тучи и стало светло, как днем. Ольга брела по снежной равнине все медленнее и ее усталые ноги, пальцы которых она переставала уже ощущать, слушались ее все меньше. Вдруг ее заставило очнуться какое-то движение впереди, какие-то неясные длинные тени метнулись и пропали. Ей послышался вроде как отдаленный визг. Она увидела, что уже идет вовсе не по ровной пустой степи, а между какими-то покрытыми снегом бугорками, одни из них были поменьше, другие побольше. В иных местах их было много-много, а в других, напротив, мало. В голубом лунном свете эти бугорки отбрасывали четкие темные тени.
Вдруг колючий холодок пробежал по ее спине и какое-то тревожное чувство заставило ее оглянуться.
За нею следом, метрах в десяти, медленно шла большая серая волчица. Ее желтые глаза, не мигая, смотрели прямо в Ольгу. Когда та остановилась, остановилась, насторожившись, и волчица.
И тут она с ужасом поняла, что идет по полю вчерашнего боя и что эти бугорки есть не что иное, как прикрытые ночным снегопадом трупы людей и лошадей. Взяв себя в руки, она внимательно осмотрелась. Невдалеке, матово отсвечивая вороненым стволом, скособочившись, стояло припорошенное снегом трехдюймовое орудие на одном колесе.
Не отводя взгляда от своей серой спутницы, она медленно двинулась к пушке. Волчица пошла следом, не приближаясь, но и не отставая.
С тыльной стороны лафета, густо посеченного осколками, склонив на грудь уже обглоданное лисицами лицо, прислонился к орудию припорошенный снегом труп артиллериста. В его правой руке Ольга с радостью увидела кавалерийский карабин.
Закоченевшая рука артиллериста все не разжималась, намертво вцепившись в ружейное цевье. Оглянувшись, Ольга с ужасом увидела волчицу уже совсем близко. Ее рот оскалился, обнажив ряды крупных желтых зубов, голубоватый загривок вздыбился, она присела, перебирая передними громадными лапами и готовясь к прыжку. И тогда Ольга, машинально передернув затвор и ухватив карабин своей ладонью повыше ладони мертвеца, нажала на спусковой крючок.
Выстрел гулким эхом ушел в ночное небо. Множество теней с визгом метнулось в разные стороны, растворяясь в темени. Исчезла и волчица.
Ольга, наконец, высвободила оружие. Выведенная из окоченения рука артиллериста безвольно опустилась в снег. В магазине карабина оказался еще один патрон, последний. Но осмотревшись, поодаль Ольга увидела винтовку с примкнутым штыком, воткнутую в такой же белый бугорок. Она разгребла снег и сняла с ремня убитого два подсумка с патронами, тут же коченеющими пальцами зарядила магазин карабина. Тревожно оглядываясь, поминутно крестясь и шепча одними губами упокойную, держа оружие на весу, пошла дальше, стараясь поскорей покинуть это скорбное место.
Ноги окоченели уже до лодыжек. Как ни закутывалась, а холод пробирал до костей. Выбиваясь из сил, шла и шла, понимая, что если упадет, то уже не будет сил подняться. Карабин на спине становился все тяжелее и тяжелее.
Ветер усилился и по голубой равнине степи потянулась робкая предзоревая поземка. Силы уже совсем оставляли ее, когда впереди едва различимо затемнелся вроде как стог.
Возблагодарив Богородицу за столь неожиданное спасение, поминутно оглядываясь, вырыла слабеющими руками себе кубло, вползла в него, чуть пригревшись, забросала себя преловатой соломой, оставив лишь небольшую щелку для обзора. Передернула затвор, карабин положила по правую руку. Пахло мышами и сухой гнилью. Тепло лениво стало растекаться по ее жилам, веки сами сомкнулись и Ольга впала в глубокое забытье.