Страница 155 из 168
По Эдгару, в человеческом брюхе имелось несколько годных для жатвы нитей: от сердца до желудка, от лёгочных мешков к сердцу, и ещё к нескольким органам, предназначение которых оставалось загадкой. Яркая, будто пробившийся через пелену облаков луч света, струна тянулась от сердца вдоль позвоночного столба вверх, к голове, но кто бы посмел её перерезать?
Ева принялась за работу. Аккуратно орудуя стилетом, она старалась не задеть вены (они пульсировали, будто там галопом проносились табуны крошечных, меньше муравьишки, лошадей). Кто бы только ответил - оправится ли человек, если лишить его всех нитей?
Каждый раз, делая движение скальпелем, Ева зажмуривалась, инстинктивно ожидая брызжущей в лицо крови, и действительно ощущала на щеках несколько капель. Что такое нити? Принадлежат ли они телу, или всё-таки являются отростками, ветвями более сокровенной субстанции? Тогда откуда же кровь?
На эти вопросы не было ответов.
Девочка их и не искала, споро сматывая срезанные нити в клубок. Закончив, она промокнула рану содержимым другого пузырька, и, слушая в животе мальчишки булькающие звуки - не задела ли чего лишнего? - споро стянула нитками края кожи. Солома тихо захрустела, когда Ева опустилась на неё всем весом. В кистях чувствовалось напряжение, плечи болели от усталости, хотя сама операция заняла толику от бесконечного, текущего в никуда ночного времени, которого, если представить ночь в виде песочных часов, из одной ёмкости в другую просыпалась разве что песчинка.
Клубок нитей, на ощупь тёплых и похожих на кошачью шерсть, нашёл себе место в пустой полости куклы. Иголка и скальпель (которые Ева предварительно тщательно вытёрла), вместе с нитками и опустевшими пузырьками, вернулись в мягкий живот куклы, где все любовно воссозданные девочкой внутренние органы перемешались и переплелись между собой. Ни одного кровавого следа не должно остаться на цветастой одежде. Внутри давно уже всё красное, но внутри - другое дело. Срезанные нити не истекают кровью, в них другая сила, и эта сила до последнего поддерживает в сама в себе тепло. Еве нравится ощущать его, прижимая к себе куклу. Нравится ощущать наполненность. Она думает - становится ли кукла хоть на мгновение живой, когда исполняет роль сосуда чего-то, превосходящего наполняющие тело потроха?
Эдгар бы сказал категорично - эта полость оставлена Господом наводящим единственно для того, чтобы в неё прятать нити. Ева считала, конечно, по другому, но это на самом деле было удобно.
Она уходила, держа за руку слегка распухшую куклу. Кошка прокралась в комнату, и теперь обнюхивала кровавые пятна, приоткрыв рот и покачивая из стороны в сторону головой. Мальчишка не очнётся до утра, когда его опекунам придётся испытать немало страшных минут. Может, что-то наконец-то изменится к лучшему. А может мальчика примут его за жертву инкуба, диавола, и от греха подальше выгонят из дома. Ева с Эдгаром будут уже далеко, и, наверное, никогда больше не увидят этот дом.
Ева открыла окно, и, так же, как ночной воздух втёк ей в лёгкие, втекла в него. Людской посёлок спал, только брехали, каждый в своём углу, псы. Прямо, через поля, через ограду из камней, что отделяет одно поле от другого, ждёт её Эдгар. Девочка по шею погрузилась в поспевшую пшеницу, и, бубня под нос полузабытую песенку, распугивая устроившихся на ночлег птах, двинулась в нужную сторону.
- Думаю, рано или поздно мы поставим на ноги нашего барона, - так начал говорить Эдгар.
Энтузиазм накатывал на него болезненными приступами, которые отдавались в кистях, заставляя их бессмысленно дёргаться. Кажется, грозовое небо будущего перед его взглядом прояснилось и явило нечто, что не оставило у великана ни капли сомнений. И Еве это нравилось. Были минуты, когда она думала: не стоит ли открыть для него тайну госпожи Женщины? Но, глядя на спину Эдгара, необычайно прямую, Ева теряла все сомнения.
Повозка как будто превратилась в каменную крепость на колёсах, такую неприступную, что перед скучающими на какой-нибудь заставе стражами цирюльник проезжал с самым беспечным выражением лица, позволяя даже иногда кому-то забраться на подножку и заглянуть в тёмноё нутро - только для того, чтобы любопытствующий сморщил нос, принюхавшись к пожиткам, да убрался восвояси. Самоуверенный вид великана придавал любому его поступку, любому делу, за которое он брался, внушительность. Один раз они целый день ехали перед группой бенедиктианцев-паломников в одинаковых земляного цвета рясах, что таскались по дорогам из посёлка в посёлок, ведя проповеди, а когда остановились отслужить вечерю, напросился молиться вместе с монахами, рядом с походным храмом, который занимал целую повозку.
- Чем ты занимаешься, странник? - спросил его какой-то высокий чин, плотный, мускулистый монах с широкими плечами. Заложив большие пальцы за пояс, он с выражением брезгливости и живого интереса рассматривал великана. - Зачем ездишь по миру, вместо того, чтобы где-нибудь осесть, и добывать свой хлеб, как завещано, молясь и возделывая землю?
- Странным и страшным делом я занимаюсь, отче, - потупившись, сказал Эдгар. - Я полон смирения и несу на устах слово Божие, куда бы ни направлялся. Ну, и заодно, врачую раны, а также стригу бороды.
Монах нахмурился.
- То есть ты проповедник?
- В первую очередь, всё-таки, стригу бороды, - скромно ответил Эдгар. - Но не забываю при этом рассказывать о Христе.
Монах удовлетворённо кивнул. Кажется, он даже проникнулся к великану уважением. За сим их разговор завершился бы, если б не Ева, которой начало казаться, что о его светлости наслышаны все, кто хоть немного держал открытыми уши, и только Эдгар с потрясающей виртуозностью избегал всех и всяческих слухов.
- Конечно я знаю его светлость барона фон Конига, - нахмурился монах. - Но откуда знаете о нём вы?
Он заложил руки за спину - любимый жест. Потом недовольно спросил:
- Хотя, о чём это я? Кто не знает его светлость? И всё же - потрудитесь объяснить свой интерес. Не знаю, жив ли он по сию пору, или уже отправился на встречу с Господом, уверен, что праздное потрясание языком привело бы его в праведную ярость. Чужие грешки были для него, как мухоморы для вепря - за отсутствие снисходительности ко всякой живой твари - в том числе и к себе - его и боялись.
Ему Ева и Эдгар тоже рассказали историю про кости баронских соратников, томящихся в чужой земле, и для убедительности показали перстень. Катая на ладони драгоценность, монах вопросительно посмотрел на великана, потом на Еву.