Страница 150 из 168
- Почему ты говоришь, что зря? Ты даже не открывал его... - Ева неожиданно заметила в голосе слёзы. - Можешь заглянуть в живот, можешь - в грудь, где ещё ни разу не был.
- Всё пустое. Он же мертвец. Из него ушло самое главное, что делало его человеком.
Ева подумала, что сорвётся на крик, но вместо этого голос её зазвучал, как шёпот:
- Ты достал его из преисподней. Клянусь, я видела там адский свет... нет, темноту, которая не снилась даже залам без окон. В аду темно, Эдгар, мой маленький, так темно, что если выколоть глаза, будет светлее. Смотри, как вытаращены у него глаза - он тоже пытался что-то разглядеть... давай выколем ему, хотя бы ради милосердия, глаза. За милосердие он покажет тебе всё, что скрывает это тело. И тогда мы вернём его, откуда взяли.
- К чему все старания? - уныло произнёс великан. - Всё равно это уже не человек. Так же, как прокажённый, на голову которого упали первые комки земли и которому сказали "ты - мертвец".
- Папа всегда говорил - "сей, даже если земля плоха". Думаю, он имел ввиду, что всё равно получишь какие-то всходы и сможешь хотя бы засеять поле на следующий год, на новом месте, которое не так бесплодно. И, может всего лишь на толику, но наесться.
Ева обнаружила, что уже извлекла из сумки всё необходимое. Пальцы её холодило лезвие стилета.
- Что за дьявольщину ты несёшь, - пробурчал великан. - Не собираюсь я его есть.
- Так засей хотя бы себя знаниями, какой бывает изнутри мертвец... - всё ещё сжимая кулачки, сказала Ева.
Ткани одеревенели, нож мог проникнуть сквозь них, только если приложить к рукоятке значительное усилие. Мышцы на руках Эдгара бугрились, пот выступал на его предплечьях и грязными, громкими, как боевые барабаны, каплями стекал вниз. С каждым "тук!" Ева вздрагивала, вздрагивал, кажется, сам Эдгар, отчего пот тёк сильнее, и начал капать, кажется, даже с подбородка.
Крови почти не было ("сворачиваемость - то её свойство, описанное ещё Аристотелем, из греков", - поучительно сказал Эдгар. Как ни не любила Ева этот тон, сейчас она встретила его улыбкой облегчения), зато запах оказался куда хуже. Такой, будто все преступления, которые мертвец держал в голове и ещё намеривался совершить, с исхождением души также вышли наружу, но остались возле тела.
- Также один учёный муж говорил, что в теле человеческом важен баланс жидкостей. Это кровь, слизь, чёрная и жёлтая желчь. Смерть ведь, как ни странно - при этих словах Эдгар посмотрел на Еву - нарушение нормального состояния тела, поэтому какие-то из этих жидкостей иссыхают, а какие-то, напротив, множатся. Вот, например, слизь... смотри! Всё то же самое, что и в животе того усатого тощего кожевника, только нет конечности. Что, всё-таки, это такое было? Ужели парадокс?
Еве было любопытно, кроме того, она искренне радовалась, что Эдгар выбрался из ловушки собственного безумия (или же из ловушки, которые совместными усилиями соорудили для него разум, совесть, опыт и какое-то божественное предчувствие, которое отвечает за множество тайных вещей, например, экстаз во время молитвы). Она подсаживалась ближе и разглядывала пейзаж человеческих внутренностей. Он сер, будто тяжёлые, недвижные, низкие тучи в небесах, где всё замерло и затихло в ожидании града и великого потопа. Но Ева-то знала, что на самом деле за ними больше нет солнца. Эдгар прав: полости мертвеца совсем не то же самое, что полости человека живого и дышащего. Мир внутри него жил, хотелось зачарованно внимать историям, которые он рассказывает.
Великан тем временем сменил нож на небольшую пилу, которую не так уж часто использовал в работе, и скрежет её напугал лошадь. Эдагр был так увлечён работой, что даже не услышал, как она дёрнулась, как стряхнула несколько яблок с дикой яблони, куда накануне накинула узду девочка. Ева пошла наружу посмотреть и замерла, врезавшись, как в стог сена, в стену разнообразных предчувствий.
Что такое? Она вновь почувствовала, что мир кишит живыми существами, которые, как водомерки к барахтающейся на поверхности воды мошке, слетались, сползались к их телеге. Может, их привлекал слабый свет, но Еве почему-то казалось. что свет здесь ни при чём. Разве повинен свет в том звуке, с которым летучие мыши, пролетая, задевают крыльями ивовые ветки? Виноват свет в крике кукушки, таком громком, что девочка боролась с желанием ощупать собственную макушку - не там ли она сидит? В чём он действительно повинен, так это в крупных белых мотыльках, что ползали по стенкам повозки, а один, видно, разглядев что-то в глазах девочки, бился и танцевал перед её лицом, заставив выставить руки.
Здесь же было - Ева заметила их лишь спустя мгновения, когда зрачки расширились, вновь вместив в себя все оттенки черноты - великое множество созданий со сморщенными рожами, которые исчезали под землёй и появлялись вновь, тащили куда-то листья и веточки, лазали по деревьям с проворством птичек-поползней. Сверкание их красноватых глаз Ева видела всюду, но только самым краешком зрения.
Девочка подумала, что они похожи на муравьев, а потом решила, что то и есть муравьи - преображённые какой-то силой, не то в голове, не то вне её, занимались они, в сущности, самыми обычными для муравьёв делами.
Под повозкой кто-то копошился в листьях, и Ева, разглядев в темноте силуэт низко пригнувшей голову лошади (должно быть, она уже успокоилась и выискивала теперь свалившиеся с дерева яблоки), не стала спускаться на землю. Подумала, не рассказать ли Эдгару о красноглазых существах, но послушав, как сосредоточенно он причмокивает, прикидывая, как лучше довести лезвие пилы до конца грудины, не повредив органы, не стала отвлекать костоправа от работы.
Тело будто бы само обернулось землёю, причём обильно смоченной водой: контуры его расползались, разваливались, точно кожура с гнилой капусты. Противный запах перебивался запахом гари: какой-то мотылёк всё-таки добрался до открытого огня, и, проявив смекалку, обхитрил закопченные стёкла лампы. Бескрылое тельце его корчилось в масле.
Нос Эдгара нависал в каких-то трёх пальцах от развёрстой грудины. Не оборачиваясь на Еву, он сказал:
- Видишь? Запоминай. А лучше где-нибудь нарисуй. Можешь прямо на полу - у меня где-то был кусок угля.
Девочка подошла поближе, отчасти из-за того, что не могла рассмотреть всё детально, отчасти чтобы уловить интонацию Эдгара. Света хватало только чтобы разобрать формы - казалось удивительным, как в простом и понятном человеческом теле могло поместиться такое многообразие форм. Текстура и цвет таяли в скудном свете, подменялись другими. Сказала с разочарованием: