Страница 4 из 17
Теперь Лидка торговала в райцентре – поселке Вахренки чебуреками, капустными да картофельными пирогами и, зазывая покупателей, спрашивала, где бы найти газету, в которой можно узнать адрес американца, желающего заключить брачный контракт с русской бабой. Донеслось до нее, что эдак делают. По контракту живет русская баба с американцем, как жена с мужем, да еще он ей в долларах зарплату выдает. А кончится срок, он один решает: то ли продолжить житье, то ли бабу мешалкой. Если не показалась она ему или больно рьяна. Денег на дорогу, конечно, американец даст, и катись обратно в Россию через океан.
Лидка была твердо уверена: попадись ей такой американец, она в постели русскую нацию не подведет. Да где такого американца отыщешь?
Выдумная и заводная эта Лидка. Никакого угомону на нее нет. А вот Сима, пожалуй, прижухла со своей красой да нуждой. Кому она нужна?! И вздыхала, глядя на себя в зеркало.
Те, кто не успел в первое бабье лето выкопать картошку, вытеребить мелочь вроде свеклы, репы да редьки, не прогадали. Вёдро продолжалось и в октябре. Кроткие ласковые дни. А по ночам падали студеные росы, которые укрощали рост трав. На такие росы коров выпускать опасались. Тосковали они в хлевах, а своих двух козлух да Степановнину Маню выгоняла по-прежнему Сима на пожухлую луговину. Что-нибудь да ухватят эти дошлые животины. Сена на зиму больше останется.
К утру опускались над Содомом густые плотные туманы. На Вятке-реке замер поредевший за время перестройки флот и вовсе перестали гудеть в небе самолеты. Земля первобытного глохла в этом тумане, как в вате. Только рык тракторов да гудки автомобилей нарушали тишину и напоминали, какое время на земле.
В то утро, накинув облинялую телогрейку и блеклый головной платок (кто ее видит в этой непрогляди?) погнала Сима козлух пораньше, потому что надумала забросить в Вахренки на продажу с десяток мешков картошки, чтоб не класть зубы на спицу, а хвост на полицу. Да и к Валентину надо было наведаться не с пустыми руками, поди, вовсе от недоедания заумер мужик.
Помахивания вицей, гнала Сима коз через туман, как вдруг, взвизгнув тормозами, вплотную прильнула к ней и перегородила дорогу шикарная черно-лаковая иномарка (напугал-то как, лешак!). Вышел из машины щекастенький, седеющие волосы дыбком, одетый с иголочки – костюм с отливом и искрой, галстук на золотой прищепке – коротенький мужичок, по виду вовсе господин.
«Уж не американец ли, о каком мечтает Лидка Понагушина?» – пронеслось в Симиной голове. А мужичок руки раскинул и на чистейшем деревенском наречьи пропел:
– Симочка, милая, ты ли это?
– А кто еще-то? – удивленная, откуда знает ее этот ферт и чего ему от нее надо, неприязненно бросила Сима, и тут же по плутоватому прищуру веселых глаз и носу уточкой догадалась, что это никто иной, как давний ее вздыхатель, бывший колхозный снабженец Витя Василискин, по прозвищу Сказка. – А говорили, что ты в тюряге сидишь. Будто бабкин дом спалил, чтоб страховку получить.
Витя Василискин присвистнул:
– Когда это было, Симочка. Жив-здоров. С земного шара не сбросили меня. Теперь я бизнесмен. Приехал, чтоб тебя из бедности вытащить, – и вздохнул сокрушенно. – Твои козы-то?
– Мои, а что? – ожгла Сима неприязненным взглядом Витю-Сказку. Не любила, когда ее жалели.
– Ох, Сима, Сима, – горестно качнул тот головой, – С твоей красотой надо на троне сидеть, а ты с козами. Довел тебя Валька.
– А чо довел-то. Не он, а прихватизация довела, – не теряя строптивости, наперла на Василискина Сима.
– Должен я тебя вытащить из бедности, – словно не ей, а уже себе повторил Василискин. – Старая любовь не меденеет.
– Ну, ну. Тыщу баксов небось в подарок дашь? – отставив ножку, с издевкой кинула Сима.
– Может, и побольше. Загляну под вечерок, жди, – пообещал он. И не успела Сима ответить что-нибудь задиристое да вредное, вроде: «Не трудись, не больно нужен», так же неожиданно, как появился, исчез Витя Сказка в тумане на своем шикарном лимузине.
Оставил он какую-то неясность, досаду и обиду. Потом успокоилась Сима. Сказкой-то Витю прозвали за то, что подвирал много. Может, и не бизнесмен никакой. Просто завел машину и решил покуражиться, ее на пушку взять. Уже с утра винный дух шел от него. А какой мужик навеселе не хвастается да не куражится.
Саня Рябчик, запросивший за риск (в кабину пассажиров садить не полагалось) целый флакон «Трои», взялся подбросить Симину и Степановнину картошку до базара.
Из-за непроглядного тумана ехали наощупь, при зажженных фарах, и Саня воображал себя чуть ли не моряком. Набивая цену, говоря, что за такое плавание полагается еще пакет «Блеску».
– Перебьешься, – отмахнулась Сима.
Ее заело, правда ли Витя-Сказка стал таким богачом и его ли это шикарная машина?
Саня Рябчик тоже приврать был не дурак и пустился заливать, что у Василискина кондитерская фабрика на югах, а здесь в области, два леспромхоза и на мебельной фабрике акции, а в городе не один магазин да свой коттедж. Откуда вдруг все объявилось?
– У него денег – свитками, как туалетной бумаги, – то ли врал, то ли правду говорил Саня.
Слава богу, гаишники к Сане не прицепились, добрался до базара благополучно. Картошку Сима сбыла перекупщикам, почти не рядясь, набрала батонов, наелась мороженого и отправилась к Валентину в больницу.
Шла, и лезло в голову всякое. Никто иной, как Витя Василискин, вывез ее из родной деревни Иной Свет. Иной Свет для нее, пожалуй, Иным Светом и стал. Колхоз захудалый, в школе иностранного языка не было. К чему он в Ином Свете? Никто из учителей сюда не ехал. Даже математику физкультурник преподавал. Симе нечего было вспоминать об Ином Свете, кроме огорчений. На второй год в девятом классе осталась, а была невеста невестой.
Больше всего она натерпелась из-за своей красы, здесь в своей родной деревне. Вернее жила-то она не в деревне, а на полустанке. Отец и мать путейскими на железке работали. А потом их из-за пьянки оттуда поперли. Жили в казарме, а по Иному Свету сшибали шабашку. Кому дрова наколют, кому баню поможет отец срубить, поросенка заколоть.
Симка вечно в обносках ходила, впроголодь питалась. А была налитая, со свежим личиком. Мечтала о любви. И надо же, в девятом классе влюбился в нее учитель географии. Такой чудак, ставил ей пятерки, которых она, второгодница, сроду не получала, а потом стал на дороге от полустанка до школы ее перехватывать. То шоколадину огромную принесет. То пирожное. Она сначала убегала от него, но как-то он уговорил ее взять шоколадку. Взяла. Редко такое счастье перепадало.
Учитель курчавый, с сединой в висках, красивый, шел, шелестя палыми листьями, и рассказывал, что в южном полушарии теперь весна, и ему бы хотелось с Симой туда поехать. И днем он провожал ее до полустанка, говоря, что у него сердце падает от одного ее взгляда. В общем, ерунду всякую говорил учитель, какую учителю нельзя говорить. Конечно, весь Иной Свет узнал о том, что он втюрился в Симку Никулину.
Учитель был красивый, влюбчивый, а жена у него химичка Анна Антоновна зануда страхолюдная. Симка и сама вроде стала влюбляться в географа, далась поцеловать. А химичка с директором решили пресечь это безобразие. Вызвали в кабинет – и ну стыдить и его и ее. А потом директорша сказала, что ходу Симке не даст, пусть куда-нибудь убирается к родственникам или вообще куда глаза глядят. Этого еще не хватало, чтоб в ее школе ученица от учителя забрюхатела. Да это ведь позор на всю область, даже на всю страну.
И хоть ничего такого не было, географ струсил, обвял, мял свои пальцы, да говорил, что бес его попутал. Выходило, что Симка – бес. Ну, дикарь какой!
Симин отец в это время с матерью колунами на длинных топорищах кроили школьные дрова. Когда директорша позвала их со двора и рассказала, что Симка спуталась с географом и неизвестно, что будет, не долго думая, схватил ее отец за косу да так дернул, что она свету божьего не взвидела, а потом еще затрещину врезал такую, что она через всю учительскую летела. Тут уж вступилась за нее директриса. Нельзя бить в учительской. Дома разбирайтесь.