Страница 3 из 17
После очередной поездки рванули на бугрянский рынок. Суббота, бойкий торг. Издали базарный гул слышно. Нескончаемыми рядами-шпалерами вытянулись палатки челноков. Чего только не предлагают. И все новое, зазвонистое. И они с Лидкой разложили свои свитера, за место заплатили. Все, как положено. Подкатывался мужик, ясно – рекетир. За охрану-де всего полсотни возьмет, но Лидка отбрехалась. Завтра. Сегодня бедные мы, голодные.
Достала она из внутреннего кармана заветную фляжечку, налила по стопарику.
– Ну давай, Сим-Сим, за удачу! Фиг ли нам красивым умным бабам.
К красивым она без всякого колебания причисляла и себя.
Вроде после стопарика захорошело все вокруг и усталость дорожная исчезла.
На свой товар они надеялись. Дело к осени. Люди здраворассудливые должны брать и свитера, и шерстяные рейтузы, и колготки. И стали подходить женщины. Вроде все хорошие, но ухо востро держи. Начнут примерять, натянут на себя два свитера, а заплатят за один… И рейтузы эдак же могут уйти на чьей-нибудь заднице.
В торговле ведь тоже без бога ни до порога. Надо молитвы знать, приметы помнить. Деньги за первую покупку не торопись в лифчик или еще куда совать, а зажатой в руке стопкой купюр над товаром поводи: «Господи, помоги продать с легкой руки», – и тогда дело пойдет. Гляди, сколько ломит продавцов с таким же, как у них, товаром.
Есть мастера: не хуже цыган облапошивают покупателя.
Вон прет напролом мужчина в соломенной шляпе, тучный, пот с него градом. Все на него лупят глаза: из мужской одежды на нем ничего не видно, а из женской напентерил черную грацию. Баба с бородой да и только. И еще увешал себя лифчиками. Дамочки кидаются к нему, а он сходу сечет, кому чего подойдет: «На вас имеется», «На вас нету».
Но и этому мужику сегодня нижнее женское продать затруднительно. Конкуренция.
Недалеко от них, буквально рядом такая забористая реклама под музыку – закачаешься. Прямо в кузове грузовой «Газели» с опущенными бортами, стоит девка голышом, задастая, титястая, фигуристая, в золоченых туфельках от Ле Монти. Конечно, не до конца голая, в лифчике и кружевных плавочках, но все это только для блезиру слегка обозначено. Рядом с ней модный господин в белом костюме и черных очках орет через мегафон:
– Бюстгальтеры от Кристиана Диора. Супер! Только у нас! – и улыбается из-под черной полоски усов белозубо и заманчиво. И этот неотразим.
А девка, ей, видать голышом привычнее, чем в одеже, пританцовывает, вертится, показывает, как лифчик титьки держит. Заправский театр.
Все зеваки, конечно, к ним. Забыли про мужика в грации. У девки ноги полные, будто из цельного дерева выструганы, никакого промеж них просвета. Откорм – высший сорт!
Облепили машину не только женщины, мужики навалились. Экое диво.
Девка с улыбочкой да усмешечкой ловко сдернула лифчик и осталась без ничего. Толпа охнула и загоготала. Вот это грудки, так грудки – торчком. «У меня такие же», – с гордостью оценила Сима. А девка и трусики-бикини сдернула. Сексуальный стриптиз в натуре. Свист, ор, бабы заругались. А чего ругаться-то: девка вновь и в плавочках и в лифчике, только уже другого цвета. Никто будто ничего не видел.
Лидка Понагушина осклаблилась:
– Во дает, – и кинулась в толпу поглазеть. У нее самой есть чем потрясти, а бесстыдства вполне хватило бы на базарную толпу.
Белобрысый омоновец рот открыл, стоит, ноги широко расставив, жамкает жвачку. Хозяин здесь. И ему дивно.
Девка-модель уже золотистый лифчик напялила и плавочки эдакие же. Все туго в обтяжечку. «Неужели опять снимет?» – Сима рот разинула, замерла. А той хоть бы хны. Одни сняла, другие надела. Опять ор, хохот, ругань, хлопки.
– Перекувыркнись, – крикнул торговец в грации. – Небось не умеешь!
Как будто он умел.
А она (ну ловка!) раз и сделала колесо. Народ захлопал в ладоши. Чистый цирк.
Поклонилась телесная развеселая девка с господином в белом костюме толпе. Накинул тот на нее прозрачный пеньюар, и машина поехала. Народ нехотя стал расходиться. Опамятовалась Лида с Симой, кинулись к своим «дирижаблям», а их будто корова языком слизнула – нету. Соседняя баба во всю головушку ревет и матерится. Тоже весь товар у нее подчистили, пока глазела, а ведь он чужой, взятый на реализацию. Как теперь быть-то?!
Сима с Лидой как угорелые, совались по рынку, искали свои «дирижабли», рейтузы и свитера. Везде «дирижабли» одинаковые. Как свои найдешь? Кинулись к омоновцу, который гулял у павильона. Спасите, помогите!
– А я что сделаю, – вяло сказал белобрысый омоновец, – вон море людей какое. Рот не надо разевать, девочки.
Пошли на пост милиции, написали заявление, подмахнули протокол, да что толку. Кто им товар вернет?
А вроде договорились с Лидкой бдеть и глаз с сумок не спускать, а тут обоих будто нечистая сила закружила, с места сорвала, глаза затмила, да еще эти стопарики. Зря для рекетира полсотни-то пожалели, поди, бы товар устерег.
Ехали подруги пустые, голодные и злые в автобусе домой, смотреть друг на дружку не хотелось. Все профукали по дурости. Омоновец сказал, что это не свои, а залетные лбы устроили шоу с лифчиками и плавочками от Кристиана Диора да секс-бомбочкой и чуть ли не полбазара грохнули.
Сима всю дорогу ревела, отвернувшись к окошку. Над каждой копейкой тряслась, экономила, всухомятку питалась, и вот тебе на.
Вроде не словечушка не говорили они в Содоме о краже, а все равно откуда-то просочилось, узнали. Может, сама Лидка сболтнула. Сочувствовали и злорадствовали. Вредные в Содоме люди.
После этого Симе к Лидке ходить расхотелось. Ну ее. Еще втравит в какую-нибудь новую аферу. И так притужно Сима жила, а тут вовсе не на что стало: козье молоко да картошка, на хлеб и то деньги с натягом. А Лидка, казалось, нисколько не переживала. Дала объявление через газету, что молодая, полная сил, хозяйственная, приятная добрая женщина за тридцать (хоть ей было за сорок давно) ищет друга для совместной жизни.
Лидка большеротая, зубастая – чистый крокодил, а считала себя первостатейной красавицей.
– Надо психологию знать, учила она Симу. – Мужику покажи, что он самый сильный, настоящий половой гигант, а ты вся изнемогаешь и даже стонешь. Можно даже его куснуть разок, будто от страсти. Знаешь, как он прилипнет к тебе. Бабий волос гнет и дубовый полоз.
Лидка что, она вольная птица. Мужик в тюрьму загрохотал. Какого-то пенсионера сдуру пришил, чтоб машину взять. Лидка сразу развод оформила.
А по ее рекламному объявлению приехал женишок, подержанный, правда, зубки вставные, но чистенький и рукодельный. Лидке он поначалу приглянулся. Досыта ее, обезденежевшую, накормил, напоил на свои пенсионные. Все запоры и накладки подправил, стекла, которые были с трещинами, заменил на новые, огород вскопал. Тягленьким в работе себя проявил. А вот в главном мужском деле оказался не по Лидкиным запросам. Так ведь он при первом знакомстве предупредил, что ночная утеха будет нечасто. Лидка сочла, что прибедняется мужик, а оно и вправду так вышло, утеха была нечасто, да с осечками. Лидка от расстройства устроила женишку от ворот поворот, не щадя его воспитанной скромности: спросила, зачем притащился тогда, если…? Мужичок обиделся, так же тихо, как появился, ушел на автобусную остановку. Откуда ему было знать, что бабы в селе Содом эдакие ярые. В объявлении-то Лидкином об этом не извещалось.
Вахренский врач Верзилин совершил грех – нарушил тайну Гиппократа, открыв Лидке большую тайну. Приходил-де к нему ее временный женишок и будто бы попросил выписать что-нибудь от мужской слабости.
А Верзилин будто бы ответил:
– Могу выписать безвредное, экологически чистое лекарство пчелиное-«маточкино молочко». Летать после него сможешь, жужжать даже будешь, а вот жалить вряд ли.
Верзилин безжалостно захохотал, показав все сорок зубов. Он всем говорил, что у него их именно столько.
Женишок поскучнел, потому что ему хотелось «жалить». Причем не кого-нибудь, а Лидку Понагушину. И она была не прочь, да вот «маточкино молочко», оказывается, не всесильно.