Страница 54 из 62
- Что бы там ни было, это не твоё собачье дело! – спокойно и твёрдо ответила Криста, и Дэниц умолк, не желая обострять спор до крайности. И без того настроения не было. А Криста спустилась вниз, в гостиную, и застала Эмилию бледной и испуганной. Она, как слепая, неуверенно, на ощупь брела к дивану, стараясь не шевелить головой и не раскачивать туловищем.
- Что, опять плохо? Бедная… – встревожилась Криста. – Сейчас сделаю массаж… - волна счастья затопила её, передалась Эмилии, и её головокружение странным образом начало бесследно растворяться в небытии.
Эмилия с готовностью сбросила кофточку. А потом, легко вздохнув, поникла головой на грудь Кристы. Покой, тихое умиротворение – так бы и лежать, так бы и слушать чистое дыхание и убаюкивающий, магнетический голос. Да как они смеют думать, что от Кристы нечистое отходит? Глупые, слепые! Переубедить надобно, рассказать истинное – Эмилия готова ходить по людям, правоту доказывать свою, ибо она-то видит, чует истину! А с какой радостью пошла бы она за Кристой по свету – служить ей, вместе проповедовать любовь Господню!
И Криста тоже расслабилась, и прикрыла глаза – словно невинного ребёнка баюкала она в мягких и нежных своих руках, или словно мать обнимала, слёзы унимая. И вспоминала Криста свою мать, святое её долготерпение и всепрощение, нежные тонкие руки, прекрасные фиалково-голубые глаза, глубокие, точно небо ранним утром, мягкую улыбку – ей тоже тогда чудилось тревожное и неведомое, труднопредставимое, малореальное…
И чудесная, благостная, целящая сила вливалась в обеих женщин – и в тела, и в душу. И Эмилии – вот чудеса – хотелось того же самого: баюкать Кристу, подобно малую, безгрешную дочь свою… Криста не выдержала и разрыдалась.
- Господь Бог послал испытание – верь, вернёт он сыночка тебе неиспорченным, всё утрясётся. И за Анну не беспокойся – я этот монастырь знаю, обитель эта воистину между землёй и небом находится. Жизнь её наладится, счастлива будет. Господь всех берёт под крыло своё милосердное, кто в него верует. И я сделаю, что смогу, отведу невзгоды жизненные. Радоваться надо, испытание выдержать. За то Господь наградит Хоумлинков, не может не наградить. Пройдёт немного времени – и Борис вернётся, и Анна разрешится от бремени – жди мальчиков-близнецов, умных, живых, воспитанных хорошими людьми. И станут Хоумлинки самыми счастливыми и самыми богатыми в своих детях. Давай-ка лучше молитву прочтём, чтобы душе покойнее было к трону Господнему добираться через тернии и закавыки земные.
И завели они молитву на два голоса, щека к щеке, смешивая слёзы. И одна ли благость была в слезах Кристы? Или неудовлетворённость, жажда счастья человеческого – да своего собственного, не заёмного…
А Коста, по кличке Горбач, к несчастью, трезвый, стоял за дверью, выкатив мутные и красные от горя глаза, в которых кипели в одном котле то гнев, то жалость к себе, то пьянящая не хуже спирта ярость, то детская обида, то страсть неутолённая. И жалел о том, что не пьян вдрободан. «Вот оно как! Пригрел змеюк на груди! Как она меня-то соблазняла, к груди прижимала, убаюкивала! А теперь и жену мою совращает! Содом устроила, развратная душа! Что удивляться, что и Анну, и Бориску растлили! Сейчас… сейчас вбежать, схватить за грудки эту светлоглазую суку – да и стукнуть головой об стенку. Размазать соплёй. Пусть Эмми кричит и рыдает, пусть её скрючит, шлюху… Или схватить в руки лопату – и всех разом! А потом и себя!..»
Так ярился Коста – но вместо этого схватился за голову и убежал из дома. Только дверь едва с петель не слетела – с такой силой шваркнул он её. Но и этого грохота застывшие в сладком забытьи Криста и Эмилия не услышали. «Опять к собутыльникам бежит», - подумал бы любой, кто встретил его сейчас. – «Заливать несчастье будет. Вот двойное-то горе бедняжке Эмми! Вот папаша-то, вот работничек! Право, дело, уж лучше бы он – с концами! Борис-то славный был мальчик, да, заботливый, работящий - как это он в две недели-то изменился, преступником стал? Порчу навели постояльцы, на всю семейку. Собраться – да уничтожить нечисть. Одним махом!»
А вечером этого же дня злой и абсолютно трезвый, но с помрачённым сознанием Горбач вошёл в гостиную, где Криста одна грелась у камина в тяжких раздумьях. В руках Горбач сжимал для чего-то маленький садовый ломик.
- Ты, - сказал Горбач, с ненавистью глядя на Кристу. – Ты во всём виновата. Ты внёсла разлад. Сына погубила, дочери лишила. Дружку-развратнику потакала и защищала – не иначе, как полюбовника. Ты мою дочь опоила измышлениями, соблазняя лучшей жизнью. Ты – совратительница, извращенка. Ты мою семью порушить решила. Ты меня обольстить хотела, а в моё отсутствие жену совращала срамными играми, а когда Борис тебя застукал, ты на него порчу наслала, ведьмачка. Но недолго гулять осталось: найдётся управа, народ не обманешь! На метле не улетишь! Вот сожгут тебя! В горящем колесе под гору спустят!
- Бог с тобой, - сказала Криста, изумлённая его напором и страстью. – Эмилия что сестра мне. Родная и даже ближе. Если и говорила я речи обольстительные – то о царствии небесном, единственно. А Борис, чистая душа, дороже своего сына стал.
- Своего сына? Да у тебя его не было, и нет. И не будет. Ты и понятия не имеешь, что значит «собственный сын»! Что значит – терять! Убирайся из моего дома! Вон, колдунья отвратная! – И Горбач осенил сначала себя, потом Кристу крестным знамением, затем, для верности, поднял вверх ломик: - Из-за тебя на дом мой проклятие обрушилось. Изыди! Именем Господа!