Запрет на безумие

Тогда отчего закрыла глаза? Чего испугалась? Ненастоящей встречи?

Тем временем Ролан (который не Ролан) направился к ней: Брина слышала приближение шагов, телом ощущала, как уплотняется воздух.

Спокойнее, будь спокойнее. Мерно и глубоко. Дыши мерно и…

Ей на лоб опустилась ладонь, и в этот миг в сознании что-то взорвалось: эта ладонь, его ладонь….Неужели видения могут быть такими реалистичными, а ощущения столь приближенными к настоящим? К таким правдивым?

Исчезла. Ладонь исчезла: на место рук пришла пустота. Ей лицом захотелось подняться, обонянием проследить за рукой, словно за водой в безводной пустыне.

А после рта ее коснулась влага: Ролан смочил ей пересохшие губы.

Брина едва не отпрянула, вспомнив дни своей насильственной кормежки. Однако сдержалась — не чувствовала давления: придержав ее за подбородок, Ролан мягко прошелся по губам чем-то теплым и таким приятным, одновременно это что-то сжимая — аккуратно, осторожно, безболезненно.

Затем отошел, простоял у окна не более пары секунд, а после скрылся из поля зрения, уйдя на невидимую половину комнаты.

Но не вышел. Правда, показалось, что открылась дверь. Щелчок, звук льющейся воды…

Брина чувствовала на языке что-то вязкое. Что-то сладкое, но, определенно, не вкусное. Это чем он ее напоил?

Брина устало посмотрела туда, где минутами ранее копошился Ролан.

Увидела стол, на нем светильник — и это единственное что имелось из существенного. Остальное содержимое — сущая мелочь: ни то коробки с палец, ни то безделушки.

Подробнее рассмотреть не получалось.

Ролан. Неужели настоящий? Неужели Брина видела его? Его, и никого другого?

Но как? Как такое возможно? Что он здесь делает? Или что она здесь делает? И где это «здесь»? Как очутилась у него? Ведь у него? Но для чего? Почему она здесь? Да и у него ли?

Водичка литься прекратила, и очень скоро вышел Ролан.

Брина по-прежнему была недвижима, стараясь не обнаружить своего пробуждения. Однако понимала, что хочет спать: глаза не желали быть больше открытыми. Поэтому, стоило Ролану собраться, что бы он при этом ни делал, и покинуть просторы сумеречной спальни, как Брина сдалась — отпустила мысли и позволила себе отключиться.

Проснулась на голоса.

Голова не болела, сознание прояснилось, а вот тело было грязным и тухлым: Брина поняла это, едва шелохнувшись. Будто головастики грязи зарезвились на теле.

Брина откинула краешек одеяла, что укрывало ее до горла — еще бы ей было не жарко. Она словно в коптильне побывала, тогда как на улице пасмурно, а значит, прохладно и очень хорошо.

Брина заметила, что одета в футболку — в большую, белую, чужую. Ее лишили собственной одежды…Но только кто? Что так же важно — когда?

Брина снова прислушалась к разговорам, что велись за незнакомой, звукопроницаемой стеной. Слова различать не получалось, но вот голоса, пускай приглушенные…. Один опознала точно.

Ролан. Значит, ей не приснилось, и в прошлое свое пробуждение она действительно видела его. Но как? Как, как, как такое возможно?

Брина приподнялась: ей необходимо было встать, она устала валяться овощем. Сколько уже пролежала? День, месяц, целый год? Много ли она пропустила?

Ноги скользнули на пол, прохладный, а потому приятный. Правда тело, казалось, стало деревянным: застарелым и абсолютно негибким.

Взгляд скользнул по прикроватной тумбочке, которую Брина приметила лишь сейчас. На ней лежала миска, металлическая, не особо глубокая, со смоченным в воде полотенцем. А рядом с ними стояли часы, маленькие, круглые, железные, но отчего-то смотрящие в стену, повернувшись к Брине тыльной стороной.

Брина взяла их в руки, перевернула — циферблат в виде совы, и он показывал без десяти минут девять.

Она продолжала рассматривать часы, озадаченная вкусом не склонного к игривости Ролана, когда взор зацепился за стол — тот самый у которого крутился Ролан.

Брина встала на несгибаемые ноги и прошла к нему.

Светильник действительно являлся светильником, а значит, Брина все же способностей различать предметы не потеряла, что лишь доказывало реальность Ролана.

Рядом со светильником лежали лекарства (пара упаковок), какие-то травы на блюдце и несколько склянок с жидкостью — все то, чего вчера не разглядела. Она обернулась. Комната была небольшой, и кровать ее разделяла на две и того меньшие половины. У дальней стены находился многосекционный шкаф, с обоих концов которого располагались двери: слева — та, что вела в ванную (если верно определила источник доносившихся вечером звуков), а справа, в стороне от изголовья кровати — получается, та, что выводила из спальни.

Брина зашагала к ванной, не впечатленная убранством комнаты — серой, скучной, без каких-либо излишеств, не считая телевизора, висящего на стене, напротив белой матрасоподобной кровати.