Страница 22 из 35
Таиланд. Бангкок. За пять месяцев до казни Ванчая.
Ванчай вскакивает с дивана. Швыряет журнал. «Нэшнл джиографик» летит в угол комнаты, сверкая яркой глянцевой обложкой.
— Сучка! — орет он. — Дрянь!
Ванчай вне себя от ярости. На сороковой странице моя фотография. Алое платье, высокие перчатки, серьги-цепочки, золотые босоножки. Я восхитительна. Я великолепна. Глаза — дымчато-серые топазы. Фарфоровая кожа. Я глам-дива. Я королева. Я восходящая звезда «Бальтазара». Внизу много маленьких фотографий других девушек. Много фотографий с выступлений. Моя — крупным планом — венчает заголовок статьи о самом популярном в Юго-Восточной Азии кабаре-шоу. Шоу трансгендерных девушек.
Моя фотография, которой не должно было быть в журнале. Моя фотография… Улыбчивый рыжий фотограф-англичанин. Молодой. Симпатичный. С пышной рыжей бородкой. Подошёл после выступления. Заигрывал. Шептал на ушко. Наплёл ерунды. Уговаривал. Сказал — для себя. Для коллекции красивых девушек. Не для продажи. Для себя. Признался, что мой поклонник. На миг показалось, что не врёт. Глаза ясные, чистые. Кристально чистые глаза. Поверила… Я ему поверила… Моя фотография крупным планом на сороковой странице. Моё лицо в ретуши на странице всемирно известного журнала. Моё. Лицо. На странице «Нэшнл джиографик» с тиражом в несколько миллионов экземпляров. Моё…
***
Таиланд. Провинция Ясотхон. Деревушка Нонг Ми. Начало 2000-х.
Наронгу шестнадцать. Он не может больше оставаться в маленькой тихой деревушке, когда в большом городе кипит жизнь, переливаются огнями неоновые вывески и крутятся большие деньги. Не может больше сажать и убирать рис, не может ловить на реке рыбу, не может жить в доме из тикового дерева. Правда, сейчас дом выглядит не так как семь лет назад. Дом оброс пристройками. В нем появились телевизор и холодильник.
У Наронга есть сотовый телефон и старенький мотобайк. У Наронга золотые руки. Нарон перебрал мотобайк собственными руками. Отремонтировал и покрасил. И теперь соседи с завистью смотрят на мотобайк Наронга.
Наронг каждый день мотается в Ясотхон. Его взяли работать в ремонтную мастерскую. Родители гордятся им, но ему этого мало. Он знает, что способен на большее. Он знает, что рождён для другого. Деревенская жизнь не для него.
Сейчас у семьи Наронга нет проблем с деньгами. Наронг приносит домой хорошие деньги. Да и старший брат из Бангкока регулярно присылает денежные переводы. Но о брате в семье не говорят — это запретная тема. Наронг возит отца в Ясотхон, где тот получает деньги брата. И никто ничего не говорит. Никто. Брат не навещает их. Не звонит. В доме не только у Наронга есть сотовый телефон. Но брата словно нет. И только денежные переводы говорят о том, что брат жив и помнит о них.
Все молчат. Будто никого не интересует судьба брата. Или от Наронга что-то скрывают? Почему? Ведь Наронг до сих пор скучает по брату. Скучает и хочет найти. Об этом он никому не рассказывает. Зачем? Ведь о брате нельзя говорить. О брате можно только молчать.
Наронг поднимается рано, ещё до рассвета. В доме спят. У Наронга есть немного денег, чтобы добраться до Бангкока. Там он что-нибудь придумает. Наронг уверен, что в Бангкоке его ждет совсем другая жизнь. Богатая красивая жизнь. Перед Наронгом открыты миллионы дорог. Он силён и молод, у него огромная воля к победе. Наронг оправдывает имя, которое ему дали родители. И родители гордятся своим младшим сыном. Родители ещё больше будут гордиться своим сыном, но для этого он должен уехать. Уехать в большой город. Город, где ночь сверкает и переливается миллионами огней, в город, где исполняются мечты, в город надежд.
Наронг складывает в рюкзак свой незамысловатый скарб и садится на байк. Вокруг ещё совсем темно, но Наронг знает в своей деревне каждую тропку, каждый кустик. Он не боится. Наронг уверен в себе. Мотойбайк летит, вспарывая предрассветные сумерки, навсегда унося его от отчего дома. Он больше никогда не вернется сюда. Он никогда не увидит своих родителей и братьев. Но пока Наронг этого не знает. Он несётся на всех парах навстречу своей судьбе. Под Наронгом его верный стальной друг. Наронг — победитель. Ему предстоит много и долго сражаться за место под солнцем. Ему предстоит жестокая схватка с хищниками, населяющими опасные джунгли из стекла и бетона. Джунгли, которые парню из деревушки Нонг Ми пока видятся сверкающим сказочным миром. Прекрасным. Волнующим миром. Миром грёз.
***
Россия. Москва. Начало 2000-х.
Стас проваливается в сон. У меня во рту кислый привкус. Горло дерёт. Хочется водички. Встаю с дивана и иду на поиски воды. Качает. То ли от водки, то ли от голода. Задницу саднит так, что сидеть я смогу еще не скоро. В квартире полное запустение. Не всё так плачевно, как показалось сначала. Захожу в ванную. Пью из крана. Ванна на месте, хоть и забросана газетами, мусором и вся в сколах. На стенах плитка. Кое-где сбитая. Виднеются серые дыры с остатками раствора. Света нет. Благо на улице пока светло. В коридоре лампочка тоже отсутствует. Из потолка торчит чёрный патрон, висящий на проводах.
Напившись вдоволь, чувствую облегчение. Решаю устроить себе экскурсию по квартире нового знакомого. Кое-где на полу битые стекла. Наступаю на одно, раня ногу. Надо что-то поискать в этой свалке. Что-то, что подошло бы мне в качестве обуви. Заглядываю в маленькую комнату по правую руку от входной двери. Затхлый старушечий запах. Здесь нет такого бардака, как в той, где лежит сейчас Стас. Но порядком это назвать сложно. Толстенный слой пыли на всем — на коробках, чемоданах, подоконнике, полках с книгами. С книгами? На письменном столе, заваленном бумагами. В тёмном углу — кровать. Выглядит не очень. Несколько слоёв одеял и куча подушек. Старых, грязных, превратившихся в плоские квадратные лепёшки. Прикасаться к такому даже страшно. Кажется, стоит потревожить это гниющее гнездо, и оттуда посыплются черви и тараканы. Рядом с окном старый лакированный шифоньер. Подхожу к нему. Открываю. Запах плесени и нафталина бьет в нос. На вешалках женские платья. Тряпки, которые когда-то были платьями. Древние тряпки. Древние платья. Жалкие, унылые платья старухи. Страшные платья. Жуткие платья. Брезгливо оглядываю полки, выдвигаю ящики. В нижнем — стоптанная обувь. Старушечья обувь. Скукоженые туфли без каблуков, потрескавшаяся и покрытая пылью чёрная, коричневая кожа. Выбирать не приходится. Туфли ужасны, но нельзя сказать, что они женские. Они не женские. Они старушечьи. Достаю одну. Пытаюсь примерить. У меня сорок третий размер ноги. Катастрофически не вмещаюсь. У меня сорок третий размер ноги. Сорок третий размер и метр восемьдесят семь рост. У меня метр восемьдесят семь. Я парень, который думает, что он девушка. Я здоровый мужик. Огромный, здоровый мужик с руками-граблями и сорок третьим размером ноги. Швыряю туфлю обратно и иду на выход. Мне здесь нечего ловить. У меня сорок третий размер ноги. Выхожу в коридор. В конце коридора дверь — кладовая. Иду туда.
К моему удивлению, в кладовой нет ни старой одежды, ни тюков с тряпьем, ни стёртых швабр, ни банок с засохшей краской. Нет здесь и поломанных лыж и велосипедов. Зато есть коробки, куча коробок. Стеллажи с коробками, газетами, какими-то бумагами и — книги. Море книг. Кое-где на полках книги аккуратно перевязаны бечевками, на полу просто свалены кучей. Заглядываю в коробки. Потёртые, местами рваные коробки. Спички. Спички? Много спичек. Коробки спичек. В других мыло. Обычное. Чёрное хозяйственное мыло. Много мыла. Коробки мыла. Земляничное мыло. Банное мыло. Детское мыло. Мыло. Мыло. Мыло. Следующую коробку не сдвинуть. Тяжелая. Открываю. Сода в пачках. Много соды. Сода. Сода. Сода. В другой, такой же тяжелой — соль. Килограммы соли. Соль в картонных коробках. Соль. Соль. Соль. И ничего, что могло бы мне пригодиться. Кладовая — склад запасов на случай войны. Запасов, чтобы пережить апокалипсис. Запасов, которые мне пригодятся. Запасов, на которые я буду молиться. Ужасных запасов. Жутких запасов.