Страница 4 из 308
Лев Самарин-Троицкий, хотя и провёл большую часть жизни в наделе отца, среди лесополос, полей сельскохозяйственных культур и теплиц с помидорами, деревней себя всё же не считал. Поздней осенью, когда полевые работы были закончены, и надел не требовал строгого пригляда, они с семьёй перебирались на месяц-другой в город, там как раз начинались фестивали, и открывался театральный сезон. А сейчас Лев Самарин-Троицкий с невозмутимым лицом держал пропахшую табаком кожаную куртку его новой знакомой и гадал, знают ли сестрицы о хитрости сдавания в гардероб зимних панталон, и стоит ли их просветить по возвращении домой о нравах альфы.
Морруэнэ в это время втискивалась в узкие чёрные штаны, перемежая сие действо разнообразными междометиями. Гардеробщик, внушительной комплекции детина с внимательными глазами наёмника, непонятно как оказавшийся на такой должности, наблюдал за действом со скучающим любопытством. Морруэнэ, наконец, влезла обратно в сапоги, одёрнула подол платья, бодро сказала «не, а что, не май месяц» и сделала знак гардеробщику. Тот без лишних слов нырнул куда-то под стойку и передал девице короткоствольный мушкет. Интересно, знают ли сестрицы о хитрости сдавания в гардероб дубинок и ножей, или их и в этом придётся просвещать?
– Мне тут списочек сверху спустили, – детина развернул на конторке перед собой светящийся лист со строчками имён. – Её светлость Великая княгиня Мария сказали раскидать сопровождающих для делегаций.
Морруэнэ закатила глаза:
– Клим, а может, ты нас тут вообще не видел, а?
– Её Светлость сказали никому не отлынивать, – вероятно-вовсе-не-гардеробщик был непреклонен. Он обратил неприятно цепкий взгляд светлых глаз на Льва, словно впервые его заметил: – Вот ты. Из эльской делегации, верно?
Возможно, на просвещённой альфе все беспрекословно сдают оружие потому, что тут чрезвычайно уполномоченная жутковатая прислуга. Лев, помедлив, назвался. Абсюлютно-точно-никакой-не-гардеробщик пробежал глазами по списку, кивнул и обратился уже к Морруэнэ:
– Вот, его ещё никто не взял. Бери этого.
Во вздохе Морруэнэ были все скорби мира. Она обречённо махнула рукой:
– Ну, вписывай.
Клим сверился с непонятно откуда материализовавшимся на конторке другим светящимся листом и в графе «Сопровождающий» пальцем коряво вывел напротив фамилии и инициалов Льва: «Морруэнэ, 231, кн.лен.вл.См.гр.» и отмахнулся по-царски:
– Отлично, благодарю за содействие. Если кого увидишь, напомни, что некто «воевода Кессельский» у нас остался неприкаянным, никто его брать не хочет.
Лев прекрасно понимал всех, кто не желал иметь дело с другом отца, воеводой Кессельским, но предпочёл смолчать.
– Ладно, вольны покинуть мою обитель, оба.
На улице апрельский ветер вихрил волосы, рябил дрожью озноба воду канала, гнал по широкой площади перед Библиотекой мелкий мусор. Уже темнело, но небо в вышине ещё было прозрачно-голубым с жёлтыми перьями облаков. Над шпилем здания на противоположном острове висела заваленная набок половинка луны.
– Что это было вообще? – наконец, задал Лев вопрос, которым мучился всю дорогу через гулкий холл на выход. – Куда ты меня должна взять и зачем?
– На увлекательные прогулки по нашему плавучему цирку, я же говорила. Просто теперь меня напрягли быть твоим официальным гидом. Так что давай, не медли, – Морруэнэ махнула рукой куда-то в центр площади, – наперегонки до постамента! – и без предупреждения рванула вниз по ступенькам. – Кто последний – тот гнилой буряк! Я понятно обзываюсь на твоём языке?! – проорала она.
– Эй, подо…
Льву всё-таки удалось обогнать её на финальном рывке.
– Кто ещё буряк, – назидательно сказал он.
Морруэнэ шумно втягивала в себя холодный воздух и пыталась смеяться, ещё не отдышавшись.
– Мы чего сюда бежали – давай, залазий наверх, я тебя сфоткаю.
Памятник при ближайшем рассмотрении действительно оказался пустым гранитным постаментом с выбитой золочёной надписью «Достойный найдётся». Лев обошёл его по кругу несколько раз, подпрыгнул, чтобы удостовериться, что даже подобия статуи наверху нет, и спросил:
– Э-э… а можно?
– А на кой он тут стоит тогда? – изумилась Морруэнэ. – Повезло, что сегодня ради дипломатической бодяги площадь перекрыли, а то бы ещё в очереди толклись. Лезь давай. Если был в Старой Москве и не сделал такую фотку, считай, зря съездил.
Лев послушно поднялся на две ступеньки и, подтянувшись, влез на площадку шириной примерно три на три шага. Вид на мерцающие огни зданий, отражённые в зеркале каналов, открывался и вправду получше, чем с уровня земли. Морруэнэ радостно прыгала внизу с плоской квадратной штуковиной:
– Так, теперь позу попафосней. Это, по-твоему, пафос? Это поза: «я из аграрного мира и хорошо отдохнул». Давай, плечи расправил, подбородок вперёд, взгляд вдаль, представь, что в руке у тебя тяжеленная пушка, и ты её держишь в жесте «все-ех нагну, ублюдки!». Во, красава, задачу-минимум выполнил!
Лев опустился на одно колено и протянул руку:
– Залезай сюда.
Девица оказалась довольно лёгкой. Оказавшись наверху, она завертелась по сторонам, в её глазах оранжевыми электрическими огнями плескался восторг.
– Только не говори, что сама сюда никогда не лазила.
– Ну, давно, в детстве ещё.
Морруэнэ уселась на краю площадки, болтая ногами. Лев, помедлив, сел рядом. Где-то вдалеке, отражаясь от зданий и воды, надрывалась сирена.
– Мор… а тебе, правда, двести лет?
– Что, настолько плохо выгляжу? – фыркнула она. – Пф! Нет, конечно, столько не живут.