Страница 2 из 3
Отец с дочерью обнялись - и примирились под строгими взорами предков... Впрочем, не столь уж строгими. Портрет покойного короля, Ричарда Третьего, прятался от посторонних глаз именно по причине своей неприличности.
Дело в том, что писал его итальянский мастер. И все качества, присущие этим мелочным, алчным, изнеженным, бесчестным отравителям, отражались во всём, к чему прикасались трусливые руки. При всей их любви к красоте портрет истинного рыцаря они создать не могли, а именно таковым был отец Этельреда. Неудивительно, что картину запрятали подальше и запретили любое упоминание о её создании. Именно потому история её создания передавалась в коридорах Виндзора из уст в уста.
Маэстро, чьё имя осталось неназванным, был приглашён написать портрет молодого Ричарда, тогда ещё герцога Глостерского, дабы запечатлеть блеск славы победителя сражения при Тьюксбери. Почему сей ответственный жребий пал на чужака, когда вокруг полно талантливых английских живописцев, неизвестно. Известно лишь, что даме Невилл, герцогине Йоркской и матери полководца, невозможно угодить.
Маэстро тот прибыл на хмурый остров, ступил на холодную землю, взглянул на пасмурное небо, помолился Санта-Марии и Святому Луке, покровителю живописцев, и отправился в мрачный замок, строители которого явно не видели ничего прекраснее серой каменной глыбы...
Получив аудиенцию у герцога, флорентиец немного воспрял духом, подготовил холст, нажёг угольков, растёр пигменты и отправился навстречу творчеству, но за порогом залы пыл его угас, как слабый огонёк в камине от любимого здесь сквозняка.
Чтобы вернее выразить желание заказчика, его встречали среди фамильных портретов Плантагенетов, являвших собой образец мастерства живописцев и достоинства живописуемых.
Обретя постепенно былую словоохотливость, несчастный итальянец учтиво ответил, что имел опыт работы в подобной манере, когда однажды писал умирающего.
Всё королевское семейство ахнуло. Натурщик вскинул брови. Брови были неодинаковы. Художник всмотрелся в его лицо, стараясь уловить идею, и, кажется, нащупал верный путь - но его с вежливой настойчивостью возвратили к образцам.
Он обречённо попросил герцога принять благочестивый вид. В попытке молитвенно сложить ладони выяснилось, что пальцы на левой руке не разгибаются.
Художник попросил его сесть у окна и положить руки на колени.
Свет падал неверно - в спину.
Художник попросил развернуться на три четверти.
Поза была неживой.
Художник, призывая в память все познания в риторике, как можно учтивее попросил позволенья помочь и как можно мягче своими руками направил движение... Заподозрив неладное, постучал по дублету и, уловив металлический звон, подумал, что работать так невозможно.
Отчаянье придало решимости, маэстро поднял натурщика с кресла, пересадил на скамью полегче, развернул со скамьёю вместе и попросил позволенья раскрыть окно.
В этой битве решил он стоять до последнего и заявил, что, когда молит Небеса о вдохновении, спорить с Небесной Волей не приличествует даже власть имущим.
В окно ворвался ветер, всколыхнув даже схваченные клеем локоны. Маэстро довершил его работу, разобрав их пальцами. Были они беспросветно черны, лишь отдавали сизым, как крыло ворона. Лицо было бледно и почему-то не нарумянено, и живое солнце тотчас украсило его тенями.
Брови были неодинаковы.
Нос - длинноват.
Губы - недостаточно полны.
Итальянец осмотрел англичанина со всех сторон. Убрал с щеки прядь, переколол на шапероне брошь, подхватив шлык петлёй, расправил складки на рукавах, попросил снять перчатку, задумался... И расстегнул на рукавах почти все пуговицы, и продёрнул сквозь щель рубашку, спросив как будто между делом, зачем заказывать вышивку, если эту красоту всё равно никто не увидит.
Герцог наконец отмер - и рассмеялся. Художник рассмеялся вслед за ним, велел закрыть рот и принялся за работу.
Королевское семейство пребывало в смятении.
Портрет получился столь неприлично правдоподобным, бесстыдно жизнерадостным и тщеславным, как сама молодость, что никто даже не знал, что с ним делать. На всеобщее обозрение его не вывесить, потому что, вместо того чтоб преклонить колени перед человеком на портрете, хочется заглянуть ему через плечо - почувствовать всю глубину перспективы и любоваться красками пейзажа за окном, куда указывает взгляд модели. Чтобы не дотронуться ненароком до руки или не дай бог до лица - как шёпотом признавались друг другу иные неблаговоспитанные дамы.
Какие силы помогали флорентийцу - неизвестно: он не только уцелел, но и получил плату. И поспешил вернуться в родной город. Когда друзья расспрашивали, как ему удалось расположить к себе Фортуну, он запальчиво отвечал: невозможно писать ночь белой краской. Невозможно устремить взор к небесам, если направлен он в майскую рощу. Невозможно уложить в каноны красоты то, что ни минуты близ не обреталось. Но это его лучшая работа. Ради неё и в Англию можно съездить.
С тех пор лучшая работа безымянного художника пылилась в сундуке, пока Этельред не повесил её у себя - на память об отце.
- Ладно, - вздохнул Этельред, - что поделать. Ночь не напишешь белой краской. Мы такие, какие мы есть. Иди к себе - и не связывайся с ней больше... Стой! - дочь замерла у двери. - Подними-ка юбки.
- Зачем, милорд? - насторожилась девушка.
- Подними-подними.
Со вздохом дочь повиновалась.
- Так я и знал. Когда ж ты научишься?
- Вы сами обрели уменье не без помощи отцовских розог.
- Обрёл - в шесть лет. А тебе - четырнадцать.