Цветы для наглых

Ее мужья, любовники – такие же волки, или люди с волчьими душами, думалось ей. Так же загоняют жертву, так же грызутся из-за лучшего куска. Да и можно ли быть другим в этом искаженном, несовершенном мире…

Лошади выбивались из сил, хрипели, прижимали уши, а черные звери не отставали, и Анастази ощущала кожей жар их дыхания. Голод гнал их вперед или злое колдовство?.. Или эта кара ниспослана ей свыше как наказание за греховную жизнь?

Все окончилось благополучно, хотя в обитель баронессу внесли на руках, полумертвую от усталости и пережитого ужаса. Дитя тревожилось, обеспокоенно шевелилось во чреве, толкало в подреберья, причиняя боль; Анастази же просила воды и никак не могла напиться. Потом в течение нескольких дней была не в силах подняться с постели. Опасались горячки и преждевременных родов – однако обошлось, и стало ясно, что небо проявило свою милость и на сей раз.

…Теперь она думает о своем трехмесячном сыне, которому необходимо обеспечить будущее – богатство, уважение и почет, да такие, чтобы никто и никогда даже не вспоминал, как так случилось, что он носит фамилию фон Зюдов, – и холодеет при мысли, что, кажется, готова заплатить такую цену.

– Никто не посмеет сказать о тебе ни единого дурного слова, – тихо произносит Вольф. – Знай, мне понятны твои сомнения. Отринь их. Не бойся ничего, моя прекрасная Ази.

Когда-то она вправе была думать, что Лео Вагнер любит ее. И в те счастливые дни он обещал устроить так, чтобы больше никогда, ни при каких условиях, тевольтский король не предлагал ей подобного. Выходит, даже этого выполнить не сумел… или не пожелал.

На мгновение гнев и злость заставляют ее забыть об осторожности, и Анастази улыбается, а потом язвительно замечает:

– О государь, у меня и в помыслах не было обзаводиться новым любовником! А если мне захочется утех, я отправлюсь в Швальм и найду себе юношу из тех, что в праздники танцуют на улицах под личинами волков, медведей или леопардов…

Она ясно представляет себе картину, которую описывает, хоть никогда и не была в Швальме, и звонко смеется собственной выдумке. Глаза Вольфа становятся прозрачными от сдерживаемого гнева, от недовольства ее упрямством, однако он отлично владеет собой, и улыбается в ответ, продолжая разыгрывать искренность.

– Ну, отчего же ты замолчала?.. Я люблю, когда ты такая, Ази. Мне по душе твоя… непокорность, – он на мгновение умолкает, потом придвигается ближе. – Я помню, ту ночь, и какой ты была… тогда, пять лет назад. Мне думается, я никогда этого не забуду. Хорошо, что теперь мы будем видеться здесь. И не терзайся так – ничего дурного не случилось и не случится. По крайней мере, я надеюсь, ничего такого, из-за чего мне придется вновь отправить на Восток твоих отца и мужа…

Его слова звучат предостережением или даже угрозой, и Анастази, понимая, что шутки окончились, только крепко сжимает руками резные подлокотники.

Эрих фон Зюдов, услышав голос дочери, оглядывается на них, но разговор ему не слышен; со стороны же кажется, будто король и баронесса поддерживают приятную и в меру легкомысленную беседу.

Полумрак и мнимая уединенность подогревают воображение, и вот уже Вольф нежно и неторопливо гладит пальцами теплые ладони баронессы. Анастази смотрит в сторону, но не отнимает рук. Она не знает, откуда взялась эта робость, почему бы не отказать раз и навсегда, пока это еще возможно – но нет ни сил, ни храбрости разрушить наваждение.

Мимо проходит слуга с кувшином вина; пламя свечей мечется и опадает, потревоженное движением воздуха. Становится темней.

Король приникает к пальцам баронессы долгим, бархатно-мягким поцелуем.

Анастази молча принимает и это. Замирает, словно оледенев, а сквозь лед прорастает страх. Ей кажется, что уже сегодняшней ночью король встретит ее наверху, вместе с ней войдет в приготовленные для нее покои. Она почти ощущает – ибо тоже помнит, как это уже случилось с ними однажды, – каждое будущее прикосновение, каждый поцелуй; видит – словно сквозь мутное, неверное стекло, – расстеленную постель, его и себя на этой постели...

Когда это произойдет, в и без того жарко натопленной опочивальне станет нестерпимо душно, и невыносимо захочется повернуть время вспять, а если нельзя, то хотя бы закрыть глаза, чтобы не видеть… не чувствовать…

Ее пугает неотвратимость, она боится Вольфа, хотя ценит его красоту и умение быть щедрым с женщинами. Но теперь только от расположения короля зависит ее собственное будущее и судьба ее сына; и вот уже неприязнь смешивается с покорностью и слабостью – а слабость жаждет хоть чьей-то помощи и защиты.

Эрих фон Зюдов, отвлекаясь от беседы с бароном Реттингайлем, вновь оглядывается на них; Анастази сосредоточена и напряжена, руки ее сцеплены в замок. Внезапно она, словно почувствовав что-то, поворачивается и смотрит прямо на отца.

…Когда в начале лета с надежным человеком княгиня Райнарт передала в Золотой Рассвет известие – в Эрлингене родился младенец, нареченный Дитмаром, барон сразу решил, что оставлять этого бастарда в Золотом Рассвете слишком опрометчиво. Да и Лео Вагнер не должен ничего знать – ибо сама Анастази, хоть и назвала капеллану отца ребенка, не пожелала, чтобы его имя было записано в Алую книгу Эрлингенского замка, а равно и в особый свиток замка Золотой Рассвет.