Страница 47 из 97
В современной литературе подобные ситуации описываются примерно так: «ах! Он так волновал ее! Одно его прикосновение поднимало ее до высот, и в то же время она понимала, что однажды он уже едва не разбил ее сердце, и прилагала теперь все усилия к тому, чтобы подобное не повторилось». Так проявляется мелкая душа, для которой любовь – это баланс дискомфорта и удовольствия, и в конечном итоге все должно свестись к преобладанию удовольствия, а удовольствие порождается физическими ощущениями. Это не такая уж редкость, к этому даже часто приходят вчерашние романтичные мальчики и девочки, для которых это результат опыта, точнее - оскудение любви.
Но нет, в те годы для Марины любить значило гореть, чувствовать и отдавать себя – пусть не ему, ему-то оно не надо было, но тогда хоть кому-то, как-то - в пространство. И для нее звучало бы страшным оскорблением, если б кто-то предположил в ней такую холодную расчетливость, как желание уберечь себя от боли ценой отказа от любви. И решено было любить.
Но ситуация, когда любимый мужчина не видит в тебе женщину, таит свои преимущества: в таком случае он начинает говорить и раскрывается. На той остроте внимания, какая бывает у влюбленных, способных предчувствовать слова и мысли любимого, Марина видела в Алексее все, хорошее и плохое. Все черты характера, все привычки в таком состоянии подмечаются независимо от того, нравятся ли они нам. И уже довольно скоро Марина знала, что жить с Алексеем было бы – как альпинисту навечно застрять в темной, сырой и затхлой комнате, полной паутины. Как Аленушке сидеть у своего болота. Как лягушке никогда не стать Василисой.
Он любил женщин, комфорт и пиво. Ему хотелось многого – но в мире внешнем, а во внутреннем пространстве он был удовлетворен собой, миром, и не хотел ничего менять. Жить с ним, означало остановить собственное взросление, застыть и отказаться от перемен, либо скрывать свое «я», вечно стыдясь собственной неудовлетворенности и не уважая собственного мужа.
Восемнадцать – возраст радикализма. Приговор был вынесен, оставалось исполнить его. Никто не бывает мудрым в восемнадцать лет, не надо смеяться.
Лондон, 2006.
Звонок бил по ушам пронзительно и нагло. Эмма повернулась на другой бок, пытаясь не замечать звук. Но, увы! Сон оборвался. Что, неужели на работу? Проспала!
Она резко оторвала голову от подушки, посмотрела на будильник: десять часов! Уже на полпути в ванну она вспомнила, что сегодня суббота, а это телефон, а не будильник.
- Да!
- Ты чего такая злая? Я тебя разбудил?
- Представь себе.
Курт! Как же можно было забыть!
- Ну, так я тут стою.
- Где?
- Возле дома, жду.
И тут она окончательно вспомнила. Вчера. Курт. Обещала. Пикник.
- Ты еще не готова? – Догадался Курт.
- Я сейчас.
- А можно я зайду, а?
- Жди там! Я скоро.
Вчера она зачем-то согласилась на этот пикник, придется одеваться.
Белая водолазка, черная куртка, джинсы, короткие бело-рыжие волосы, веснушки, голубые глаза. Иногда ее ирландские корни заявляли о себе.
- Классно выглядишь! – Сказал Курт, когда Эмма подошла к машине.
- Правда? А где остальные?
- Джим и Энн передумали, а у Алана что-то не сложилось.
- Так что, мы остались одни?
- Пикник не будет возражать против этого. – Ответил он и завел машину.
Но не успели они проехать и квартал, как машина затормозила и Курт сказал:
- А ты действительно так уж любишь сидеть на холодной земле, пока по тебе ползают муравьи, подставляя половину лица солнцу и запивая полусырые яблоки одной-единственной банкой пива?
- Нет, не люблю.
- Ну, тогда у меня есть лучшее предложение. Поехали к Бёрку.
У Бёрка было хорошее пиво. Кроме того, у Бёрка был хороший телевизор, настроенный на спортивный канал.
- Что сегодня, повтор вчерашнего матча?
- Нет, теннис.
- С каких пор тебя интересует теннис?
- С тех пор, как там Курникова. Шучу.