Страница 3 из 134
Вот он спрыгнул с ели на снег, нарыскал, напетлял, прошёлся по бурелому, сдвоил следы, сделал полутораметровый прыжок на пень, с него — на кучу хвороста, затем взобрался на берёзу и ушёл верхом, перемахивая с ветки на ветку.
Теперь только по осыпавшейся хвое да мелким сухим веточкам можно было определить направление его хода. На свежей пороше эти посорки были хорошо заметны. Вскоре следы опять вернулись на лыжню. Между стволов мелькнуло и тут же исчезло в ложбине коричневое пятно. Промысловик мгновенно обратился в зрение и слух: «Неужто нагнал?! Да крупный какой!»
Из-за взгорка показалась «прыгающая» вверх-вниз тёмная спина, и прямо на Ермила выбежал косматый зверь размером с собаку. Охотник опешил:
— Ба-а-а-тюшки! Росомаха!
Внешне зверь напоминал медвежонка: приземистое, плотно сбитое туловище, короткая шея, толстые ноги с широкими ступнями. Но, в отличие от топтыжки, шерсть намного длинней и лохматей, а по бокам хорошо заметная золотистая полоса — шлея, дугой окаймляющая тёмно-коричневое поле спины.
«Вот это удача!» — возликовал, забыв про соболя, старик. Ещё бы! Мех росомахи обладает чрезвычайно полезным для таёжников качеством — на нём от дыхания не оседает иней. Последний раз Ермил Фёдорович встречал следы росомахи лет пять назад. В прежние годы этот зверь был в их краях завсегдатаем: иные охотники за сезон до трёх брали. Но и тогда ему попадались лишь следы, а тут — живьём! Надо же! Впервой на погляд подпустила.
Промысловику и в самом деле выпала большая удача: увидеть росомаху так близко мало кому удаётся: острый слух вкупе с тонким обонянием помогают этому зверю избегать встреч с человеком.
* * *
Бежала росомаха несколько боком, плавными скачками. В пышном зимнем наряде она казалась массивной, а более длинные задние ноги делали её фигуру сгорбленной. И трудно было представить, что под внешней неуклюжестью и неповоротливостью скрывается гибкое и сильное тело.
Из-за бокового ветра росомаха слишком поздно уловила тягучую едкость табака. Эта вонь и заставила её поднять голову. Увидев впереди двуногого и оскалившуюся собаку рыжей масти, она нырнула под согнувшиеся от тяжести скопившегося снега еловые лапы.
Ермил спустил Динку с поводка. Вскоре та забрехала зло, настырно: похоже, загнала на дерево! Точно, вон в развилке чернеет.
Увидев приближающегося человека, росомаха заметалась: то на него зыркнет, то на яростно лающего пса. Понимая, что двуногий с тускло блестевшей палкой опасней собаки, Пышка спрыгнула с ветки на снежную перину. Динка успела подскочить и хватануть её за ляжку, но тут же, отчаянно запричитав, закрутилась юлой на снегу. А росомаха побежала ровным галопом, почти не проваливаясь, дальше. Иногда она оглядывалась и, как казалось Ермилу, злорадно улыбалась.
Частокол деревьев мешал сделать прицельный выстрел. Расстроенный охотник прикрикнул на собаку:
— Чего спужалась?! Нагоняй давай!
Та, поджав хвост, поспешила возобновить преследование. Однако росомаха не только не прибавила ходу, а, напротив, остановилась и, повернувшись к лайке задом, задрала хвост. Обрадованная Динка с ходу набросилась, но тут же отпрянула. Мотая головой, завизжала. Вроде как заплакала от обиды и, тыкаясь, будто слепая, в обступавшие стволы, отскочила. Тошнотворная струя мускусной железы угодила ей прямо в морду: бедная собака на некоторое время потеряла зрение и нюх «3». Пышка же тем временем растворилась в глухой чащобе.
— Вот бестия! — ругнулся огорчённый Ермил. — Умеет постоять за себя.
От Динки, хотя она без конца тёрлась о снег и стволы деревьев, ещё несколько дней воняло так, что промысловик перестал впускать её в избушку. Чтобы верная помощница не мёрзла, охотник постелил на дно пихтовой конуры оленью шкуру. Переживал. Ведь когда его прихватывала болезнь, она приносила для него из своих драгоценных запасов косточки и, положив на нары, подталкивала поближе — мол, угощайся, погрызи и, устроившись рядом, жалеючи, урчала.
* * *
Сняв с путиков капканы и рассторожив все кулёмки «4», пасти «5» и прочие самоловы, старик сложил на лёгкую волокушу мешочек с добытой пушниной, провиант в дорогу и пяток тушек промороженных зайцев (остальных сын позже вывезет).
Вышел из зимовья, наполовину засыпанного снегом, задолго до рассвета. До деревни было тридцать два километра, и Ермил, несмотря на хромоту, рассчитывал одолеть их дотемна.
Сойдя на лёд, он обернулся. Воронка растаявшего снега вокруг железной, в бурой окалине печной трубы, поленница свеженарубленных дров да разбегающиеся в разные стороны, плотно накатанные путики указывали, что здесь обитал человек. Но пройдёт пара недель, метели занесут все эти следы-знаки, и зимовье примет нежилой вид.
Схваченный утренним морозом и прибитый ветрами снежный покров хорошо держал и волокушу, и человека. Под камусом в такт шагам поскрипывал снег. Попутный ветер не только с шипением гнал вдоль русла колючие кристаллы снега, но и добавлял скорости путнику. Шлось так ходко, что Ермил уже к полудню оказался у толстенной обугленной сосны, расщеплённой ударом молнии почти до комля. Здесь был поворот на тропу, идущую поперёк узкого лесистого отрога. Её прорубил ещё отец, дабы срезать дорогу к селу. Дело в том, что река через два километра упирается в скалистый, изъеденный промоинами прижим и, круто загибаясь, возвращается обратно, только уже с другой стороны узкого отрога. Посему отцова перемычка заметно укорачивала дорогу в село.
Когда охотник, перевалив отрог, съезжал к берегу, он увидел у парящей промоины силуэт, похожий на чёрную каплю. Пригляделся. Старая знакомая — росомаха!