Страница 2 из 134
Крутые склоны ущелья сходились всё тесней и тесней. Соединившись, в конце концов, они вывели росомаху на водораздельный гребень. Ветер срывал с него снежную пыль. Искрясь на солнце, она тянулась в воздухе полупрозрачным шлейфом. Отсюда открывалась широкая лесистая падь, упирающаяся в смазанные дымкой хребты. Самый ближний, изрезанный мазками каменистых обнажений и осыпей, выделялся массивной, похожей на гигантскую нахохлившуюся куропатку горой.
Местность малознакомая, но серо-зелёные, посеребрённые снегом склоны, витиеватые змейки речушек, торчащие там и сям скалы напоминали прежний участок. Приободрившаяся Пышка понеслась вниз, взбивая снег равномерными махами.
Впереди с дерева посыпалась снежная кухта. Росомаха остановилась. Всё в ней замерло, кроме глаз, «прощупывающих» кроны. Ах, вон оно что — в ветвях мелькали белки в тёмно-серых шубках, с чёрными пушистыми хвостами. Хищница стала наблюдать за весёлой компанией в надежде, что хоть одна из них спустится на снег, где валялось множество голых стерженьков и ещё больше чешуек. Проворные зверьки долго и беспорядочно носились по ветвям кедра, играя друг с другом. Но вот они прервали беготню и, закинув на спину хвосты, разбежались по кудрявым вершинам с темнеющими кое-где пучками шишек и принялись деловито шелушить их. Расправившись с одной, принимались за следующую. Неугомонные хлопотуньи и не думали спускаться. Временами они поворачивались друг к другу и начинали «беседовать»: звонко цокали, цвиркали.
Разочарованная Пышка побежала к речке. Под обрывистым берегом, на быстротечье, густо парила полынья. Подойдя к дрожащей от напора воды закраине, стала всматриваться в прозрачную черноту. Заметив тёмную спинку хариуса, напружинилась и, как спринтер на старте, подалась вперёд. Молниеносное движение когтистой пятерни — и хариус с веерообразным спинным плавником, сияющим всеми цветами радуги, забился на снегу. Отталкиваясь хвостом, он чуть было не соскользнул обратно в промоину: росомаха едва успела накрыть его лапой...
Подкрепившись, она продолжила рыбалку. Однако стайка была уже настороже, и Пышке удалось выхватить всего лишь одну беспечную рыбёшку. Хрумкая её, боковым зрением засекла промелькнувшего на белом фоне тёмного, с длинным туловищем зверя. Повернула голову: «А! Выдра «1»! Это неинтересно».
«Родственница» подбежала ныряющими прыжками к противоположному краю полыньи и бесшумно соскользнула в воду. Пышка же продолжила знакомство с новым участком. На пологом склоне она наткнулась на непрерывно тянущуюся парную борозду. Росомаха знала, что такие следы оставляют только люди, что они таят опасность, но, поскольку бежать по накатанному снегу было легче, она перескочила на плотную колею.
Глава 2
Ермил
Дед Ермил неторопко обходил на окамусованных* лыжах путик «2». Сзади трусила на поводке рыжеватая лайка по кличке Динка.
Как и подобает промысловику, одет он был легко, тепло и удобно: ничего не висит, ничего не задевает. На ногах — кожаные олочи, сшитые из прочной шкуры сохатого. Поверх штанин суконная «труба», привязанная полосками сыромятины к поясному ремню. Куртка — обрезанная солдатская шинель. Охотник то и дело с грустью поглядывал из-под седых, сурово сдвинутых бровей на забрызганные солнцем сопки, распадки, купол горы, которую в деревне из-за не тающей даже летом снежной шапки именовали Сахарной Головой. Через неделю закончится промысловый сезон, и он покинет эти места до осени. А может, и навсегда: как-никак разменял восьмой десяток.
Из-за болей в спине и прострелов в левую ногу он в эту зиму большую часть сезона провалялся в зимушке. Порой было так худо, что за дровами на четвереньках со стоном выползал. Оттого и пушнины кот наплакал: четыре соболя и две норки — харчи не окупишь.
Одно утешало старого промысловика: на лабазе почти сотня тушек беляков. Слава богу, зайцев нынче прорва — лето выдалось благоприятным, и во всех трёх помётах большинство зайчат выжило. Снег вокруг иных поваленных осин до того истоптан, что по нему можно было шагать, не проваливаясь. Старик, ставя петли на тропах и сбежках, каждый день по два-четыре беляка снимал. Ружьишко пускал в дело, лишь когда сами набегали.
Участок, доставшийся ему от отца, за пятьдесят с гаком лет он исходил вдоль и поперёк. Здесь знакомо каждое дерево и каждый камень. Сызмальства повадился: как выдастся свободный день, так с отцом в тайгу. Такова уж натура. А что поделаешь с натурой-то? На промысле он не только не тосковал о семейном уюте и удобствах жилухи, а даже, наоборот, отдаваясь всем сердцем во власть древнейшей страсти — охоте, — забывал и о жене, и о доме.
— Эх! Было времечко, по сорок вёрст за день по целине хаживал, ещё капканы успевал ставить! Как же я буду без этих сопок?! — сокрушался Ермил Фёдорович.
От грустных раздумий его отвлекла синица. Радуясь первому теплу, пичуга неутомимо звенела серебряным колокольчиком. Её грубо прервала резкая трескотня белобокой сплетницы-сороки.
— Чего это она сказать пытается?
И тут же увидел ответ — лыжню пересекли свежие собольи следы.
Чтобы Динка не порушила их, Ермил не стал отпускать её с поводка. «А соболь-то бывалый — следы путает мастерски!» — оценил дед.