Страница 25 из 216
Валентинунья. Кармона
1
Принц Рекенья, герцог Валентинунья, маркиз Тальего и граф Авейро смял письмо из слёзных стихов драматика, перехватил перо как положено и взял чистый лист, но уже не бумаги — веллума. Письму, быть может, предстояло пережить века. Но прежде всего оно должно было угодить изящному вкусу и не в меру крутому нраву того, кому предназначалось. Лимонно-жёлтый, из кожи нерождённого телёнка, ласкающий кончики пальцев, веллум взывал к учтивости, лёгкой грусти и толике развязности, какие возможны между людьми, которым бы стоило родиться в одной семье, прийти в этот мир отцом и сыном.
Сиджизмондо Джудиччи, обладатель тех самых крутого нрава и тонкого вкуса, угадывал в Райнеро Рекенья себя в молодости и с отеческой снисходительностью спускал ему с рук такое, за что иные поплатились бы головой. Райнерито же, одомашненный Бык в хозяйстве дома Рекенья, восхищался Сиджизмондо, диким Буйволом на земле Вольпефорре. Полуразбойник-полусолдат, Джудиччи самовольно присвоил себе титул великого герцога и долгие годы объединял в единое государство островную республику Вольпефорре. Бедняжка изнывала от мещанской наглости пополанов и самодурства нобилей. Два с лишним года назад принц Рекенья ездил к герцогу с миссией. Джудиччи охотно менял дочь на вооружённые отряды армии Эскарлоты. Он не скрывал, что желал бы заполучить в зятья Райнерито, но с помощью Сезара тот увернулся и подсунул младшего брата. Принцесса Джудиччи, по мужу маркиза Дория, должна была прибыть к дому Рекенья этой весной и воссоединиться со своим молодым мужем Гарсиласо. Предстояло известить герцога о смерти его зятя, маркиза Дория, упомянув прежде о смерти королевской четы Эскарлоты, после чего выразить досаду и сожаление, что эти горестные события не позволяют принцу Рекенья ни лично, ни через доверенное лицо присутствовать на коронации Сиджизмондо Джудиччи королём Вольпефорре. Траур в королевском доме Эскарлоты бил по Джудиччи — ведь тот терял и родство с Рекенья, и демонстрацию дружбы с влиятельной на Полукруге страной. Одной Пречистой Деве было ведомо, смягчат ли особые отношения Быка и Буйвола понесённый урон и обиду, или же недавний союзник объявит их недругами.
Чуть не проделав пером дырку в дорогостоящем веллуме, принц Рекенья, герцог Валентинунья, маркиз Тальего и граф Авейро вздохнул, запасся чернилами и напористым, размашистым почерком начал выводить строки, вкладывая в них учтивость, лёгкую грусть и толику сыновьей развязности. Сиджизмондо Джудиччи не должен заподозрить подмены.
Он работал, пока не сошла на город и не зашумела зимним солёным дождём тьма. Ливень бил в окна дворца Валенто, настукивая ритм совсем иного, стихотворного и устного текста.
Дождь заливает город,
Древний, престольный город,
Вечность осиротевший
Без истинного короля.
Ветер примчался в город
С каменных склонов Грорэ.
Он выдувает песню,
И мертвеет земля.
Поставив точку лишь в конце третьего листа веллума, его высочество почесал пером кончик носа. Нос был совершенно прям, средней длины и ни под каким углом и светом не походил на наследие рода Яльте. И он пришёл в себя, развоплотился в Сезара ви Котронэ — камергера, друга и лицедея. Судя по верноподданническим, благостным и даже восторженным лицам горожан Кармоны[1]*, лицедея великого. Райнеро бы следовало обидеться. Подопечные, обязанные ему жизнью вполне сносной, не упомнили правителя в лицо и счастливо приветили самозванца. Для них он был на своём законном месте.
Если бы каждая зима в Валентинунья не знаменовалась разгулом стихии, можно было бы подумать — это сама природа восстала против авантюриста. От ветра, гнавшего с моря шквальные дожди, гнулись деревья, гудели крыши, бежала по замощённым улицам вода. Но за ночь этот ветер сменялся другим, тёплым, что жил на той стороне пролива. В присутствии гостя из Вольпефорре даже собирались распускаться цветы. Но он не гостил подолгу, ветра менялись обратно, и в Валентинунья снова расходилась стихия. Как сегодня.
Солнце забыло город,
Светлопрестольный город.
Рассвет ли, закат ли — где вы?
Солнце в вуали-туче.
Луна забредает в город,
Цвет гнили, могильный холод,
И нет здесь дурнее гостя,
Кому белый свет наскучил?
Дар драматика олицетворял принца-изгнанника с солнцем, а самозванца — с луной. Дворец Валенто едва ли позволил Сезару вообразить себя хозяином. Казалось, из-за него Валенто погрузился в поистине лунный мрак. Гладкие каменные стены больше не затмевали сиянием солнце, аркада галерей сужалась от арки к арке, желая сдавить, не пустить дальше, мозаика размыкалась у него под шагами, выбивая из равновесия, лишая опоры. Лимонные деревья в патио, нагие, удручённые, и те не надеялись на весну. Пожалуй, Сезар бы предпочёл, чтобы Валенто и дальше прикидывался двойником палаццо Пьядже, резиденции Сиджизмондо Джудичии. Лучше бы самозванцу и впредь мерещились ожившие статуи, кинжалы из-за угла и босоногие, одетые лишь в мрачновременные хитоны принцессы Джудиччи.