Страница 134 из 216
— По себе людей не судят, принц Рекенья! Я не имею привычки похищать женщин, и моя невеста вольна уйти, если того желает! — В щит Райнеро вонзилась стрела, на уровне головы.
Вот он, гнев святых. Но смерть снова не захотела прибрать принца Рекенья к рукам. Развлекается она там, что ли? Граф Ящер ржал, направляя их эскорт в место будущего заточения.
— Надеюсь, принц, вы не последуете совету этого милого юноши и не решите убиться во славу Андрии? Или от вас лучше спрятать столовые ножи и вилки?
Прогнав от себя образ разгневанного святого, Райнеро нащупал у изголовья подсвечник и огниво, зажёг свечи, посидел на краю постели, подтягивая сапоги и разминая мышцы, и наконец обошёл кругом. Похоже, Рыжий Дьявол принимал его за принца не только на словах: распоряжаясь в чужом доме с нахальством победителя, он отвёл пленнику покой, более-менее достойный его титула. Комната была небольшой, с одним — застеклённым — окном и печью в углу, сыто хрустящей поленьями и покрытой синими изразцами. Стены тоже были выкрашены синим, дощатый пол и низкий потолок с балками — белым, немногочисленная мебель украшена резьбой и расписана устрашающими мотивами. На крышке ближайшего сундука зайцы предавались турнирам, охоте и музыке. Райнеро откинул её брезгливо. Внутри нашлись многие его бумаги: чертежи Рагнара, опись имущества Арсенала и оружейных четырёх цитаделей, расчёты съестных запасов, жалованная грамота графа Агне, вексель на семьдесят тысяч хенриклей и золотой перстень-печатка с головой быка. Под всей этой грудой томился наряд эскарлотского принца. Отставив канделябр, Райнеро отодвинул свёрток с сапогами, штанами и сорочкой и извлёк с неясной нерешительностью колет. Форн Тек требовал избавиться от «потрёпанной южной тряпки», словно опасаясь, что жёлтые быки оживут, соскочат с чёрной замши и поднимут на рога и волков, и лисов. Но сбылось иное. Бык вернулся лишь с концом яльтийского волка, да и то понурив рога, в то время как лис…
Третья цитадель, укрывавшая Миллиана форн Тека, сдалась по первому слову командующего. Гвардейцы его, оказывается, были заперты в тюрьмах, пыльные, оборванные и побитые по воле страшного графа Агне. Бургомистр нашёлся спустя часа полтора в глухом углу оружейной, зажатый в клетке из копий и алебард, чьи концы со всех сторон щетинились на него. Рыжий Дьявол взял «старичка» под домашний арест и восхитился изобретательностью — вот только чьей? Он скрыл, кому поверил — «Жертве Графа Рагнара» или принцу Рекенья. Райнеро не особо волновало его мнение, но чувство гадливости выходка форн Тека в нём будила.
И чувство это показалось сейчас нелепым, смешным. Прежде всего, стоило испытывать отвращение к другому человеку — себе. Горечь тошноты разъела горло. Райнеро толкнул колет обратно, с силой захлопнул крышку и отшатнулся. Наряд, перстень и даже вексель, всё это знаки быка, знаки принца, знаки того, кем он был. И кем стал бы снова! Не соблазнись он познать в себе Яльте… Проклятие в его крови. Да сколько ещё в нём проклятий?
Райнеро шагнул к окну, луна преданно взглянула в ответ. Позабытая до поры, она всё равно ходила за ним по пятам, наперечёт знала всех бесов его души, была почти как сестрица…
С губ сорвались строки эскарлотской песенки. Райнеро улыбнулся Белоокой как любящий брат и с ногами — они, полусогнутые, упёрлись в откос окна — забрался на подоконник. Так он сидел давным-давно с Рамоной в обнимку и напевал ей колыбельную, что она так любила. Особенно третий куплет, ведь после него он в румяные щёчки зацеловывал хохочущую Рамониту…
— Глупа у меня сестрёнка, да где бы и взять ей мудрость,
Коль на уме наряды — бархат ночных небес,
Серебряные узоры из множества звёзд, и кудри,
Вьющиеся ветрами... И тени спешат на жест.
— Похоже, я краше ныне невесты завидной самой,
Но яблочной сердцевины кожа моя тусклей.
Негоже такой мне жуткой являться под своды храма,
Коснись же мне щёк, мой милый, и расцелуй смелей.
И Райнеро вгляделся в черноту неба и послал Луноокой ответный поцелуй.
2
Рональду мало было удерживать в повиновении весь город, то же самое он решил проделать с собственной женой. Не выпуская из объятий, уговаривал принести завтрак и знакомство с особой королевских кровей в жертву брачному долгу. Альда не уговаривалась. Любопытство одержало победу над сладострастием. Она задобрила мужа поцелуями и променяла простыни на платье, шедевр блицардских портних, не успевшее, к счастью, отсыреть в осадных условиях. Альда всё сильнее чувствовала себя прекрасной дамой по мере того, как Рональд шнуровал ей высокий, озолочённый тесьмой лиф с овалом выреза, завязывал на запястьях узкие рукава и оправлял увитые хороводами вышитых солнц юбки. Он даже подвязал жене чулки и застегнул ремешки на туфлях-лодочках. С волосами Альда справилась сама, хотя корзинка косы на затылке и оставшиеся, распущенные по плечам волосы не отличались изысканностью.
Жена главнокомандующего была собой довольна: она с честью вынесла все тяготы осады, и даже Грегеш Раппольтейн не посмел упрекнуть её в излишней изнеженности. Но когда верный Грегеш разыскал им богатый особняк, и Альда расположилась в комнатах, где были печка, пуховая перина и горячая ванна, её радость не знала меры. Конечно, графиня Оссори пожурила вояку за то, что из всех домов, готовых впустить победителя, Грегеш выбрал особняк со вдовой хозяйкой, но тот отчурался. Граф Оссори сам не пожелал занимать дом губернатора, а вдовая капитанша Скогбрюн заверила, что «доблестные воители» ничуть ее не стеснят. К тому же, добавила вдова, добрые горожане так виноваты перед ними, героями и освободителями, пали перед злой волей Графа Рагнара, забыв долг верноподданных короля… Барон форн Скогбрюн был капитаном графа Агне, который в награду за верность пожаловал его смертью. Альда не могла представить, как бедняжка сядет за один стол с убийцей супруга, и тем сильнее спешила к завтраку. Жёны испокон веков смягчали бестактность своих мужей.