Остывший кофе

Я совсем продрог, потому и зашёл в кафе. Только лишь за одним столиком, ближе в выходу, в самом углу, расположенном так, что входя и не видно его вовсе, сидела какая-то парочка влюблённых. Я попросил сладкий чёрный чай, и чтобы не смущаться, сел напротив, но спиной к ним. Пока снимал пальто и проверял в телефоне от кого был пропущенный — девушка принесла заказ. Я грел пальцы дымящейся чашкой и смотрел, как за окном, в свете уличных фонарей, кружится февральский снег. Наплывшие волной мысли приглушили лёгкую музыку, льющеюся из приёмника, а потом и вовсе вытеснили собой. Прошло наверное уже несколько минут, но, когда я вздрогнув, вдруг обернулся, как будто почувствовав на своей спине чей-то взгляд — за столиком, где сидели влюблённые, уже никого не было. Лишь стояли близко друг к другу две чашки с какао, обе уже успевшие покрыться тонкой плёнкой, словно немолчные свидетели тихого счастья. Моя чашка со стороны выглядела как-то сиротливо, а потому я, подаваясь какому-то внутреннему порыву, поспешил положить её на соседний столик рядом с ними. Душа, оголённая, окоченевшая, зашевелилась внутри, как будто оттаяла, сопричастная пусть и чужому, но счастью.

Когда уже покинул кафе, влившись в человеческий поток, поймал себя на том, что улыбаюсь, по-дурацки, глупо, так, как улыбается только счастливый человек. К слову, пропущенный был от старого друга. Давно у меня не было такого понимающего собеседника, хотя и прошло уже много лет с момента, когда судьба раскидала нас по разным городам. Мы с ним проговорили, кажется, полночи. Душа, уже не робкая, ликующая, смелая, по-хозяйски завернулась в счастье, как в чистую простыню, но лишь затем, чтобы отбросить её с первыми же мазками холодного рассвета. И всё-таки, какой же это роскошный и дорогой подарок для любого человека - разделить с ним его одиночество.

Ночь выворачивает меня наизнанку. Чертовски болезненная процедура. Утром как будто облекаешься в броню равнодушия, и прежде всего к самому себе.

Прислушиваться к себе, словно сквозь завесу сна пытаться различить стук капель дождя о черепичную крышу. То ли это действительно дождь, то ли стук собственного сердца, ударяющего не иначе, как вхолостую.

В последнее время только и делаю, что прислушиваюсь к внутренним ощущениям, больше похожим на вопль дикого зверя. И каждый раз, как будто боюсь его спугнуть неосторожным шагом, голосом, несмелым движением руки. А что, если он вовсе перестанет подавать мне знаки, исключит со мной всякий контакт? Тем самым я лишусь единственного стоящего собеседника.

Утро – хмурое, неприветливое, заспанное. Смотрюсь в него как будто в зеркало. Между нами никакой разницы.

Два напрасно купленных билета на вечерний сеанс, пустые места в последнем ряду в зрительном зале, на одном из которых осталась забытая кем-то мягкая игрушка, отправленные на смету смс, в которых больше смайликов, чем слов, внутренние противоречия, подгоняемые встречным ветром, необласканное мечтательными взглядами звёздное небо. Несостоявшаяся встреча, как ставшая уже родной внутренняя установка - и плевать.

Выходной или на работу – плевать. Погода за окном – плевать. Хотя отчего-то снег и радует. Что я сплю не на кровати, а за кухонным столом в неестественной позе – и на это плевать. Что вообще изменится, если вернуться к привычному распорядку? Воспоминания от этого никуда не денутся, не испарятся, не исчезнут. Самое страшное, что воспоминания эти не связано исключительно с одним человеком, но тесно сопричастны со всяким простым и понятным каждому счастьем, а потому сама мысль о нём, как о возможном реальном и случившимся явлении становится невыносимой. Сама мысль!

Но как быстро ты вытесняешь собой всякую конструктивную мысль! Я не чувствую опоры даже у себя в голове. Сплошная бездна.

Мы то ближе, то дальше. Она словно огонь, который обжигает, когда слишком близко подносишь к нему руку. Но ни что другое не греет вовсе.

Говорят, на огонь можно смотреть бесконечно. Но я всё же бы предпочёл твои смеющееся глаза.

Странно, что как правило мы искренне желаем счастья тем людям, кто нам же в нём отказал. Словно делаем им таким образом самое большое одолжение, на какое ещё способны. Но даже и его они воспримут от нас не иначе, как ненужную вежливость.

Пришёл уставший с работы и сразу под душ. Потом долго лежал на диване, бесцельно пялясь в экран неумолчного телевизора. С чуть приоткрытой форточки на кухне доносились звуки внешнего мира. Хотелось спать и в тоже время хотелось заняться каким-нибудь делом, а не просто тупо смотреть в одну точку. Такая вот странная двойственность. Победило и вовсе третье — проснувшийся аппетит. Заставил себя встать и пойти на кухню — готовить нехитрый ужин. Странно это, но одиночество как-то по особому даёт о себе знать, когда готовишь лишь для себя одного. Словно это некий ускользающий от внимания маркер. Вообще, очень многое замечаешь, если одинок. Словно всё происходит на замедленной съёмке, в отличном качестве и при должном зуме. Когда же подхвачен суетой, то делаешь акцент только на том, что считаешь важным и только в данный момент времени. А тут смотришь на всё как бы со стороны, словно ты всего лишь сторонний наблюдатель собственной жизни. В чём-то так даже лучше. Здесь нет неважных деталей, мелочей, недосказанности в молчании. А потому картина жизни куда правдивее. Куда правдивее, чем ты сам.

Ждать то, что никогда с тобой не произойдёт, не сбудется, не случится — это самая типичная человеческая блажь.

Завтра у меня опять свидание. Может что путное и выйдет из этого. Но если честно, то я ни на что уже не надеюсь. Как пройдёт – так пройдёт. Странно, мне полагается волноваться, как-то готовиться, хотя бы и морально, но ничего этого нет. Ни тени волнения.

Настоящие чувства — это сеанс на немое кино.

Давно ничего не смотрел. Телевизор почти не включаю. Иногда читаю что-то, но это больше как средство от бессонницы. Глаза невольно закрываются, когда приходится их постоянно напрягать. А что касаемо сюжета – ничего не помню. Не помню даже, что читал в последний раз. И это меня нисколько не удивляет.

‍