Страница 18 из 39
Всю неделю шёл мелкий дождь. Небо то прояснялось, то его вновь застилала пунцовая пелена. Несмотря на сырость, стоявшую в воздухе, было тепло.
Я лениво перебирал ногами, идя на работу, обходил лужи, подолгу удерживал взгляд на абсолютно не стоящих внимания вещах. Всё было каким-то размытым, нечётким, лишённым правильных линий. В маленькой луже резвились воробьи, а неподалёку, уже в другой, побольше, голуби. Где-то сверху гаркнула ворона и я поднял голову. Ворона как будто обращалась только ко мне из всей толпы прохожих. Взмах её крыльев вдруг заставил меня невольно вздрогнуть и окончательно отогнать сонливость, которая, по привычке цеплялась в меня по утрам, будто клещ. Зачем нам всё это? Зачем нужна эта любовь?
Эта игра забавляет нас. Мы охотно примеряем на себя ту роль, что нам отводится только случаем. И никакого экспромта, всё сугубо в рамках сценария. Играть и жить одновременно, дышать этим не имея возможности надышаться вволю. Кажется, что можно всё бросить, сойти со сцены и плевать, что будешь освистан. Но нет. Нет. Сама эта мысль — короткий поводок, который затягивается петлёй на шее. Она захватывает даже мысли, словно те только призраки, блуждающие во снах. В этом она вся — изменчивая, непостоянная, обещающая и волнующая. Ну кто откажется от крыльев, что она даёт, даже если это всего лишь дешёвый реквизит?
Одиночек презирают. Чуть ли не считают их сумасшедшими. Я давно ловил себя на подобной мысли, давно уже перестал уважать то, кем стал. Я превратился в какое-то бесформенное нечто, расхлябанное, болтающееся на шарнирах подобие человека, манекен, который смотрел в упор и никуда, у которого на лице играла дурацкая усмешка, дешёвая, не способная рассмешить даже ребёнка. Но я отчего-то смеялся ей где-то глубоко внутри себя, цеплялся за неё всеми уже скомканными, выжатыми эмоциями. Я смеялся ни столько над собой, сколько над теперешним собой. В этом была огромная разница, а она, как следствие, как причина: огромная, затаённая, укрытая от всех боль.
Любовь подобна сказке. Такой, по крайней мере, она нам представляется. Она резко контрастирует на фоне серой обыденности будней, ярким лучом солнца разгоняя любую тень сомнения. Она истина, потому что всё красивое находит отклик в сердце, и потому только истинно. Оставьте уродство жизни с её повседневностью, обязанностями и дешёвыми почестями тем, кто не способен разглядеть эту красоту, поверить хотя бы на миг в сказку. Да, её порой незаслуженно восхваляют, ей знакомы все человеческие слабости и пороки, но всё же, всё же она заслуживает этой сказки, с которой её неизменно ассоциируют слепые разумом, но зрячие сердцем.
Как я жаждал вновь поверить в эту сказку! Теперь, когда за плечами осталось так много по истине счастливых дней, но вместе с тем являющихся причиной такой пустоты внутри. Там у меня было всё. Здесь же, теперь, в окружении стольких вещей, не осталось ровным счётом ничего. Я как будто хватался руками за первый попавшийся мне на глаза предмет, но он ускользал отчего-то, менял форму, не держался в руках. Там же, мне нечего было взять, но всё, что окружало меня, как будто было моим. Не нужно было ни к чему тянуться, что-то покупать, клеймить, удерживать подле себя, словно очень дорогую вещь. Там всё хранилось на уровне эмоций. Там всё было куда проще.
До работы было ещё сравнительно долго идти. Я нарочно вышел из дома пораньше и не стал, по уже устоявшейся привычке, садиться на трамвай. Мне хотелось развеяться, не думать ни о чём дорогой, поймать себя ускользающего за руку, но всё было напрасно. Я вновь думал, вспоминал, опять думал и опять вспоминал, изредка задерживая взгляд на окружающем меня чёрно-белом мире. Иногда правда, чья-то улыбка или детский смех перебивали сигнал, выравнивали палитру, слепили по-солнечному ярко, но тогда я в спешке отворачивал взгляд, а когда вновь подымал глаза, то видел вокруг себя лишь привычное — отсутствие каких бы то ни было красок.
Что хочет сердце? Что оно ищет? Боли, страдания, привязанности? Оно не обретёт только радости в любви, потому как ей, любви, свойственен полный спектр человеческих чувств. Но сердце избирательно, и потому наивно полагает, что легко очистить зёрна от плевел, что только радость свойственна любви, истинной любви. Оно никогда не спрашивает, но неизменно требует от нас этой радости, словно капризный ребёнок. С ним не договориться, оно не станет терпеть. Болевой порог у сердца неприлично низок. Вся боль, что несут обманутые ею же чувства — предательство её веры. Оно, конечно, может винить и себя, но только затем, что нужно переложить вину хоть на кого-то, лишь бы не на объект поклонения. Любовь чиста, безупречна, справедлива! Это не догма, не факт и даже не истина. Это её суть, а суть человеческого сердца — быть проводником к ней. И потому оно вечно ищет всё то, чем любовь не является.
Когда это я успел стать философом своей жизни. До той памятной встречи я ничего так о себе не знал, что знаю теперь. Как будто самые потаённые уголки души вдруг разверзлись, вышли из мрака, стали различимы, но что самое важное — понятны. Я хотел воротить всё обратно, спрятать их там, откуда вытащил наружу, но всё было тщетно. Я погружался в них снова и снова, уже даже не думая зачем, будто это стало моей единственной целью в жизни — познание себя. Или всё же тебя? Разве не тебя я так жаждал понять тогда, угадать, о чём ты молчишь, почему вдруг прячешь глаза или боль за улыбкой? Спросить об этом вот так вот прямо было бы слишком жестоко, а потому я молчал. Иногда, правда, я будто ловил огонёк в твоих глазах, будто ты сама вдруг всё про меня поняла, но он тут же гас. Но что теперь о прошлом?
До работы считанные шаги. Уже видно серое приземистое здание офиса, которое отчего-то давит всей тяжестью на меня, заставляя замедлить шаги и остановиться. Сейчас бы посидеть немного где-нибудь на скамеечке и просто ни о чём не думать.