Страница 8 из 13
Председатель опять погремел стаканом о графин и встал.
– Я попросил бы генерального не заниматься демагогией, а озвучить свои предложения. Что было, то прошло, а ты скажи акционерам, собственникам этого завода, как нам добро свое спасти, деньги наши кровные возвратить? Как на улице не оказаться?
– Теперь о наших предложениях. Коротко скажу. Продавать надо. Все продавать. Завод, землю под ним, все, что осталось.
Крики из зала: "И людей продашь?", "Сколько тебе приплатят за это?" Председатель опять встал.
–Тише, тише, товарищи. Предложение генерального директора нам понятно. Если у тебя, Ваня, все, – присаживайся. Послушаем теперь нашего заводского юриста. Прошу, Геннадий.
Юрист был молод и высок, но жидок комплекцией.
– Господа акционеры, к сожалению, обрисованное положение дел действительно удручающее. Завод – банкрот. Если вы хотите что-то еще спасти из вашей собственности – то должны немедленно завод продать. Покупатель есть. Пока есть. На майском отчетно-перевыборном собрании мы докладывали, что завод полгода уже подвергается атакам недружественного захвата со стороны определенной организации. Но наши ответные действия, – и в судах, и выпуском дополнительных акций, чтобы усилить контроль, – к успеху не привели. Сейчас же, с арестованными по суду средствами и без тех акций, что скупили у наших работников, завод оказался на грани перехода в руки нового хозяина. Поэтому мне, как юристу завода, представляется вполне оправданными и целесообразными меры, предложенные генеральным директором. Продавать завод, и как можно скорее. Даже срочно. Спасибо за внимание.
– Понятна ваша позиция. – Сказал председатель, привстал и окинул взглядом неспокойный зал. – Прошу теперь на трибуну записавшихся ранее с краткими выступлениями. Строго по списку. Регламент – до трех минут.
Первым на трибуне появился вчерашний мой знакомый.
– Следующий по списку – акционер Портной Борис Михайлович. Прошу заметить, он представляет организацию, предложившую выкупить наш завод. Поэтому хотелось бы услышать от господина Портного, какие имеются у него планы по развитию нашего передового в прошлом завода.
– Друзья! Я такой же акционер, как вы. – Портной сделал пауза и оглядел притихший зал. – Что выгодно вам, то выгодно мне. Завод ваш был когда-то передовым: в пятидесятых годах четверть новой послевоенной Москвы построена его трудами. Московские «Черемушки» – ваших рук дело! Но времена изменились, жизнь ушла вперед, устаревшая продукция завода больше никому не нужна. Жители района требуют его переноса или закрытия: пыльное вредное производство не для столицы. Жители обращаются в суды, санэпидстанция их поддерживает, а теперь даже получена рекомендация префектуры. Их позиции совпадает. Но не все так плохо, и мы, акционеры не останемся в накладе. Конкретных планов еще нет, но все будет хорошо. Поверьте мне. Спасибо.
Следующие выступавшие оригинальностью не блистали – те же перепевы: продавать. Но вот появилась на трибуне измотанная немолодая женщина со скандальным голосом, и стала выкрикивать то, что больше понравилось залу: "Закрывать? Да я тут тридцать лет работаю, и куда вы меня? На свалку?", "Захватили, каждый по жирному куску, а теперь деру? Почему уголовное дело заведено против директора? Кто объяснит? Молчок? Эй, юрист, или ты не в курсе?", "Кто нас уверял в мае, – выпустим новые акции, и будто коммунизм на заводе наступит? Не ты ли, Глотов? Вижу, ты себе сумел коммунизм построить, личный, дожил-таки до светлого будущего?", "В прокуратуру с этим делом надо, нечего с ними больше обсуждать. Ворье!"
Микрофон отключили, зал одобрительно гудел, но женщина на трибуне в этом общем шуме, что-то еще выкрикивала, махала руками. Председатель встал.
– Товарищи, спокойнее! У нас демократия, все вопросы решит голосование. Счетная комиссия, во главе с нашим регистратором, хранителем списка акционеров, как полагается по закону, определит решающее желание подавляющего числа… – дальнейшего было не расслышать, – не только гудел зал как рассерженный улей, но и сосед мой Серега вскочил и заорал над ухом:
– Я еще в списке, я! Моя очередь выступать! Слышь, Глотов, не мухлюй, всех будем слушать! – он начал протискиваться по ряду, отдавив мне по пути ноги, и продолжая выкрикивать: – Мне теперь говорить, я записывался!
Он взлетел на сцену к столу президиума и сначала кричал им что-то, каждому в лицо, размахивая руками, пока, наконец, председатель Глотов сам не замахал на него, но примирительно, и уступая. Микрофон включили, Серега подскочил к трибуне. Охрана подтянулась к краям сцены, заблокировав лесенку, и поглядывая назад, на президиум, ожидая команд.
– Ребята, братцы…. Эй, акционеры хреновы! Нас же дурят, вы что, не понимаете?! Да никому не нужны ваши голоса, мандатами своими можете подтереться. Мы ж сами в мае-месяце свой завод отдали, вот этим, за столом которые. Весь завод, с трубой, со всеми делами. У них теперь контрольные пакеты. Эх, сказал бы я вам, что мы тогда наделали с этими новыми акциями, да в микрофон неудобно. Вы теперь своими мандатами хоть за Ленина-Сталина голосуйте – им это по барабану. У них все схвачено: закрытая подписка у них же была, они себе еще акций по мешку на каждого напечатали, по копейке за штуку, – теперь этот завод их личный, одурачили вас, идиотов… – микрофон с щелчком вырубили, и на мгновение Серегин голос потонул в гуле. Но зал быстро среагировал, утих, прислушиваясь, а Серегу это только раззадорило, он теперь резал зал, перемежая угрозы и оскорбления матерными словечками, и народ одобрительно хлопал и хохотал над этим представлением.
– Сами отдали, на тарелочке поднесли, развесили уши – защита от захвата, от рейдера…. Вот вам, защита. Теперь могут хоть рейдеру, хоть кому: землица под заводом – золотая! Московская! Сообразили, нет? А, скажите, где протокол того собрания, когда нас дурачили? Где? Не дают и поглядеть! Липа там все! Так слушайте сюда, дурачки! Не их теперь надо слушать, а в прокуратуру с заявлением, – или где там у них эти аферы с акциями рассматривают. Поняли? Теперь, значит, так, слухайте! Собираемся сразу у проходной, пишем заявление, найдем своего юриста, а не Гену, эту шавку продажную…. Слышь, Глотов, коммуняка вшивый, ты в парткоме двадцать лет сидел, нас дурил, теперь в капиталисты заделался и опять за старое? – во тебе, сядешь за решетку с Софроновым за компанию, со всей шайкой…
Я не заметил, кто подал охранникам команду, – те одновременно, с обеих сторон сошлись к трибуне и выдернули Серегу из ее фанерного чрева. Он скрылся за могучими плечами в черной форме, и широкий черный комок отплыл за дверь. Зал бушевал, но как-то весело, забавляясь, и председатель опять загремел графином.
Наконец, ему удалось успокоить зал и объявить о начале голосования по вопросу о продаже активов завода. Появился фанерный ящичек, под цвет кумачовой скатерти на столе, – как будто то и другое попало в рыночную стихию из навсегда закрытого парткома. Счетная комиссия засуетилась вокруг регистратора – улыбчивой и какой-то очень домашней дамы. Было ясно, что будет дальше и какой окажется результат, я видел это на таких собраниях множество раз. Но сейчас я был тут не в качестве эксперта по корпоративным конфликтам, а посторонним человеком в поиске пропавшей девчонки, и дальнейшее меня не касалось. Я попрощался с притихшими и встревоженными спутницами Сереги и протиснулся к выходу.
6. Клуб «Дубль»
Когда поздно в субботу я нашел среди новостроек клуб «Дубль» был уже одиннадцатый час. Через приоткрытые окна громыхал на улицу оркестр, его заводной ритм сразу приподнял мне настроение. Хороший блюзовый драйв, четкий, ладный, – эти ребята знали свое дело. Я подкатил на стоянку клуба и заглушил мотор. В цветных сполохах клубных огней на парковке играли лаком знакомые два мотоцикла и спортивный «Мустанг».
В субботний вечер клуб был полон. На эстраде громыхал блюзовый бэнд, между столиками отплясывала нетрезвая публика, в баре у эстрады отбивали ритм в ладоши. Я заметил свободное место у стойки, прошел и сел вполоборота к эстраде.