Страница 229 из 398
― Заткнись! Нашёл с кем сравнивать. Моих пять воинов, стоят десятка твоих увальней.
― То-то ты под охраной моих увальней отсиживаешься. Ульв, скотина ты эдакая, лучше скажи по-хорошему, кто эта девка.
― А тебе то что? Ведьма. Приказ на её арест у тебя на руках. Остальное, не твоего ума дело.
― Так-то оно так. Да, … только подписан приказ, годи Волдейса.
― Ну и что? Главный жрец подписал приказ на арест этой ведьмы, тебе этого мало?
― Аскера не его территория. У нас свой главный жрец имеется, не говоря о двенадцати верховных.
― Да какая тебе разница. Ты прям как баба: денег хочется, а расплачиваться ― нет.
― Ох, чуяло моё сердце, что надо было гнать тебя в шею, едва увидел. Ульв, последний раз предупреждаю…
― Кончай глотку драть. Дело сделано. Людей Асмунда из царства Хели не вернёшь. Держи язык за зубами и людям своим прикажи, тогда никто ничего не узнает. Да, не трясись ты так, ещё похудеешь, ― скривился Ульв.
В горле у толстяка что-то булькнуло, он молниеносным движением схватил Ульва за горло и приподнял над землёй.
― Ведьма она, я клянусь тебе. Никакая не племянница.
― А почему Асмунд её так называет?
― Наверно, боится, как бы молодую любовницу не увели из-под носа, ― прохрипел негодяй. ― Пусти, задушишь ещё.
― Если бы ты знал, как мне хочется этого, ― прошипел лид. ― Я тебя приютил, отогрел, а ты меня в кучу неприятностей втравил. Знал, что не стоит с тобой связываться. Всё жадность моя, будь она неладна. Знаешь ты кто?
― Мешок дерьма, ― не удержавшись, буркнула я язвительно. ― По размеру и запаху, точно подходит.
Бальдр изумлённо на меня уставился, а потом заржал. Его люди присоединились к веселью. Ульв не оценил моего юмора. Как только он оказался на земле, подскочил ко мне и принялся методично избивать.
Очнулась я в камере, лежащей посреди вонючей лужи. С трудом поднявшись, осмотрелась. Похоже, меня засунули в каменный мешок. Я о таком когда-то читала в одном историческом романе. Окна в камере не было, едва различимый свет просачивался из маленькой решётки на двери, находящейся слишком высоко, чтобы я могла дотянуться и выглянуть в коридор. В полумраке я разглядела каменное ложе, едва прикрытое остатками гнилой соломы. Но это всё равно было лучше, чем лужа. Кое-как добравшись до моей новой постели, я села и тихо рассмеялась. «Дом, милый дом», ― мелькнуло у меня в голове, и я отключилась.
Когда пришла в себя, понять сколько прошло времени, так и не смогла. Тело болело ужасно. Казалось, каждая косточка в моём теле ныла и скулила о своей нелёгкой судьбинушке. Хотелось не просто плакать ― выть от отчаяния, но я сдержалась. На слёзы тоже нужны были силы, а их у меня было катастрофически мало.
С трудом слезла со своего насеста и прошлась. Четыре шага туда и обратно. М-да не густо. Освещение было очень скудным. Я различила дверь камеры только потому, что там было крошечное окошко, в которое пробивался свет из коридора. Сначала, мне показалось, что она сделана так высоко в стене, что добраться до неё нереально. Присмотревшись, различила десять высоких ступеней, которые заканчивались небольшой, узкой площадкой. Скорее для удобства тюремщиков, чем обитателей камеры.
Не знаю зачем, но став на четвереньки и отдыхая на каждой второй ступеньке, я поползла наверх. Аллилуйя! Оказалось, что мои мучения не напрасны. Внизу двери было прорезано специальное окошечко для подачи еды заключённым. Пока я была в отключке, мне принесли кружку воды с большим ломтем хлеба. Вода отдавала тухлятиной, а хлеб не первой свежести, но я благодаря Ульву я хорошо усвоила: хочешь выжить ― ешь что дают. Выпив большую часть воды, и съев половину хлеба, остальное припрятала. Зря. Пока я спала, то ли мыши, то ли крысы, избавили меня от припасов.
Проснувшись, заставила себя слезть с каменного ложа и шаркая ногами, как столетняя старуха начала ходить по камере от стены до стены. Все члены одеревенели и каждое движение отдавало ноющей болью в теле, но я заставила себя сделать не меньше пятидесяти шагов туда и обратно, а потом рухнула на свою кровать и зашипела из-за отбитого копчика. Есть хотелось неимоверно. Пришлось ползти к двери.
На площадке стояла деревянная миска с какой-то похлёбкой и кружка воды. Хлеба не было. Сразу видно, насколько трепетно тюремщики относились к здоровью своих подопечных, заботясь о том, чтобы они не заработали ожирение. На вкус похлёбка была омерзительна. Холодная, почти застывшая жижа непонятно чего. Зажала пальцами нос и влила в себя «аппетитное» варево. Пришлось сразиться с желудком. Он категорически отказывался принимать в себя бог знает, что, но я настояла на своём. Перекусив, вернулась на «кровать» и снова забылась тяжёлым сном.
Проснулась ни столько от боли, сколько от ощущения, ещё немного и умру от озноба. Не скажу, что в камере было очень холодно, но долгое лежание на камнях, голодный желудок сделали своё дело. Мне казалось, внутри меня царит один холод. Я зажала руками рот, опасаясь, что стучащими от холода зубами откушу язык. Промозглая сырость, пробирала до самых костей. Пришлось опять мерять камеру шагами, чтобы хоть немного согреться. С удивлением прислушалась к себе, похоже, мои раны поджили. Погрузившись в себя, чуть не рухнула от изумления, резерв был полон.
Вскоре меня привлекло какое-то шебуршение и попискивание над головой, но как я ни вглядывалась, не смогла ничего рассмотреть. А вскоре это вообще перестало меня волновать. Долго ходить я не могла, слабость ещё не отпустила, пришлось вернуться и присесть на ложе. Промозглый холод, идущий от камней, потихоньку начал сковывать тело, постепенно превращая меня в ледяную статую. Свернувшись в клубок, я пыталась хоть немного согреться, но это мне почти не помогало. Как ни странно, но попискивание над головой слегка успокаивало мои нервы. Пожалуй, мне было бы страшнее в абсолютной тишине. Я хихикнула, когда мне в голову вдруг пришла мысль, что прямо сейчас, не отказалась бы от костра.