Svetlyi drive

- Вот, мадемуазель, какой-то документ нашелся в моих вещах – готов поклясться, я вижу его впервые, - протянул он мне теплую, чуть дрожавшую ладонь.

Я взялась за листок неспокойными пальцами. Ну конечно, впервые, дружочек, – я тоже, за те годы, что я не покупала билеты в кассе, ржд успела не раз поменять дизайн. Москва – Санкт-Петербург, Красная стрела, купе, место 11-е, 4е августа…То есть, у меня есть две недели – моя не всегда полезная привычка определивать прекрасное теперь столкнулась с прямой необходимостью. Дальше в билете стояло имя: Плетнев-Петр-Александрович.

Я вздрогнула от боли – ужасно неудачно прикусила язык, и зажмурилась до цветных мушек перед глазами. Инстинктивно приложила руку ко лбу, а другую, с билетом, вытянула в сторону, будто удерживая равновесие. Он, видимо, понял, что со мной что-то не так, и поймал билет почти на лету, невольно сжав и мою ладонь. Я подняла к нему лицо, которое сильно постаралась сделать попроще.

- Я очень рада вас видеть.

Правда, мне стоило максимальных усилий выговорить сейчас что-то цензурное и членораздельное, и внезапно получилась почти любезность. Я могла бы, пожалуй, почувствовать себя молодцом, но ресурсов на это уже не хватило.

   Пока он, неловко разжав мои пальцы, расправлял билет на ветру, и маленький румянец спускался к его мочкам, которые обволакивал солнечный свет, в мою голову пытался вместиться какой-то неконтролируемый поток бегущих строчек.

«Как не быть навязчивой скотиной? Как отпустить его одного, без денег и связи, с игрушечным чемоданчиком, в этот немилосердный город? С этой боязливой оглядкой, которая лишь меня умиляет, но остальным он может показаться потенциальным пациентом больнички имени Кащенко, куда я в свое время не прошла кастинг. Неужели это чудо поедет сейчас со мной в крюковской электричке? Стоит ли рассказывать ему про мировые войны и гулаги? Как спрятать от него даты его же собственной жизни из Википедии? Стоп, то есть, мне придется ходить по дому в одежде? Во всяком случае, какое-то время… Нет, а если попытаться поменять ретро-денежки и дать ему возможность провести эти две недели самостоятельно? Можно ли цитировать ему его же письма? А как быть с литературой модерна? Он же совершенно беспомощный, в бытовом смысле он оказался почти что в чужой стране – другие люди, сильно другой язык… Хотя, кого я обманываю – мне же просто не хочется его никуда отпускать. Да, передо мной человек, о котором я знаю все, что можно взять из документальных свидетельств, кроме неизданных писем, до которых не успела добраться. И вот жизнь подвезла мне расклад поинтереснее. Человек, с которым я столько раз за последние месяцы замечала то милые и смешные, то совершенно космические совпадения, и почти готова была влюбиться». Вот здесь стоило признать, что мозг, кажется, перестает вывозить и обрабатывать столько информации. Какая-то ее часть, во всяком случае, совершенно точно уже устарела. Вот прямо сейчас. Собственно, весь этот поток обернулся во мне в несколько секунд перед его ответом, я краем взгляда дотянулась до уголка его рта и поняла, что все уже случилось. Теперь было непонятно, кто из нас больше попал.

- Право, мне, кажется, не доводилось встречать вас прежде. Или я ошибаюсь? - склонил он голову, с некоторой осторожностью глядя на меня. Такое выражение теперь совершенно неравнодушно меня опечалило и заставило подумать, как мало на самом деле в моих руках.

- Это так, - протяжно выговорила я, готовясь к такому нелюбимому мной жанру самопрезентации, без которой было теперь не обойтись. – Но мне доводилось встречать вас. Меня зовут Евдокия, и видимо мне суждено стать вашим проводником по 2020му. Вергилий из меня так себе, - доверительно смотрела я в его совершенно отсутствующее лицо, - но и этот мир не так уж и плох. То есть, я уверена, что вы сможете найти в нем красоту… Петр Александрович. Ваше имя я прочла на билете, вот, - поспешила объясниться я, стараясь не прыснуть от смеха – так красноречиво было его недоумение.

 - Две тысячи двадцатому… чему?

- Нет, не кругу ада, вы не подумайте. Году от Рождества Христова. Вы только не переживайте слишком, пожалуйста, – это какая-то странная вселенская шутка, и я в ней такое же ничего не понимающее действующее лицо, как и вы. Но я уверена, что дело тут в поезде, и этот билет доставит вас домой… туда, к вам… обратно, - поняла, как нелегко дались мне последние слова. Он молчал, медленно оседая на парапет, что, вероятно, в прежней жизни не входило в его привычки.

- Вы поверьте, я не сумасшедшая, и вы тоже, и вы совершенно точно проснулись – в современности в таких случаях говорят «ущипни меня», - ну все, я уже начинаю болтать лишнее. – Простите. Я не разыгрываю вас и не желаю вам зла, просто… знаю, какое прекрасное значение сокрыто в вас для русской культуры и теперь просто чувствую себя обязанной хоть как-то вам помочь… Вам же придется скоротать эти две недели в Москве… так или иначе.

Он мужественно выдыхал, даже не пытаясь ослабить воротник. Это была такая удивительно зримая метафора аристократического самообладания, что я восхитилась даже не совсем им самим.

Он опустил голову и говорил будто сам с собой:

 - Нет, это решительно какое-то недоразумение – за мною должен был приехать человек Василья Андреевича…

 - Он не приедет, - не сдавалась я, - он остался в 19м веке, а вы теперь в 21м, и я прошу вас не мучать себя, и попытаться это принять.

- Барышня, - поднял он ко мне такое беспомощное лицо, что мне было бы стыдно расстроиться из-за того, что он не назвал меня по имени, - быть может, я могу просить вас об одолжении проводить меня к врачу?

Вот и первая рассыпавшаяся иллюзия – где-то на глубине меня теплилась маленькая надежда (это выражение было нашим с ним лексическим мэтчем), что он скоро смиритcя с положением потому что … ему понравлюсь я. Да, это максимально сейчас мэрисьюшно звучит, но я же своими глазами читала не одно его письмо с неясными мечтами «провести несколько месяцев с существом». Меня нереально окрылила и подкупила тогда этa его едва ли сознательная склонность к несерьезным отношениям. Конечно, это могло быть больше надуманно, чем правдиво, но я привыкла хвататься за самую крохотную ниточку, чтобы сроднить его с собой. А теперь передо мной был живой человек, совершенно беспомощный и не уверенный даже в собственном месте среди этой реальности. Конечно, ему было не до мыслей о разных существах. Он разглядеть меня толком не успел, я пока для него, кажется, была лишь частью чего-то чужого, враждебного, куда его вдруг вынес сумасшедший вагончик.