Страница 24 из 41
- Но в вас теперь это так прекрасно проявлено, что Александр Сергеевич был бы счастлив такое услышать.
- Вы думаете?
Неужели это комплимент? Я же не колокольня, не овсянка и не тропическая рыбка, что происходит?
- Я уверен.
Дальние берега согласно рисовались сквозь дымку, в стороне складно гудел прогулочный вечер, водомерки оставляли свои круги, равнодушные ко всему человечеству. Наш разговор о Пушкине продолжился, будто не прерывался и лишь сделался на время чужд звучанию в воздухе, чтобы вновь воплотиться в нем.
- Самая наша памятная встреча случилась у Обухова моста, незадолго до его смерти...
Я знала, о чем он сейчас будет рассказывать, и старалась не выдавать этого лицом. Какая-то особенная прелесть заключалась в том, чтобы слышать об этом сокровенном опыте из его уст и осознавать, что он доверяет его мне. Я обратилась во внимание так, будто он хотел сообщить мне что-то личное, прямо касавшееся меня, и почувствовала, как набегают мурашки. Это была не привычная реакция на его голос, но что-то превышающее телесность – подобное случалось со мной перед некоторыми стихами. Мне вдруг становилось будто понятнее, как его определение поэзии имеет отношение не только к сложенным строчкам.
- ...Он все припоминал тогда ту евангельскую цитату «на земле мир, в человеках благоволение», называя это главным свойством, присущим людям, но не вполне проявленным в его жизни. – Он остановился на несколько мгновений, будто раздумывая, стоит ли говорить. Я не без улыбки предположила, что он собирается умолчать о том пушкинском настоятельном ему совете – писать мемуары, который он так и не исполнил. Конечно, я не стану и намекать на это. - Он сказал, что видит во мне эту способность к благоволению, но я никак не готов согласиться в том относительно нынешнего себя, о тех временах вообще промолчу. *
Мне хотелось бы говорить о том, насколько исчерпывающе и точно это определение подходит ему, как оно проявлено во всей его жизни – и той, которую он прожил, и той, о которой еще не знает. Каким чудесным образом и я теперь убеждаюсь в силе этого его благоволения, находясь рядом. Правда все, что я могла бы здесь выдать, походило бы на излишний восторг или, что еще хуже, – попытку польстить. Но его откровенность заставляла меня осмелиться идти дальше – мне пришла вдруг в связи с Пушкиным совсем другая мысль, которой я надеялась подвести его к чему-то более решительному.
- Вы слишком строги к себе и недоверчивы к гениальному знатоку человеков. Но в пушкинском суждении о себе самом мне видится такая присущая ему прозорливость. Вспомнила, как один, опять же, современный автор в прекрасном романе, правда, о Боратынском, приводит его диалог с младшим братом, студентом-гегельянцем. Думаю, вам живо знаком этот типаж. Мальчика, который мог выдать что-то вроде «Пушкину не хватает нравственной зрелости», - мы переглянулись, и от его растущей улыбки со мной начал происходить какой-то совсем не уместный теперь холодок, который пока позволял от себя защищаться. – Ответ Боратынского там был потрясающий: «Пушкин божественен. А боги не нравственны и не безнравственны – они абсолютно блаженны».
- Мне тоже кажется, что гений, превышая самое себя, тем самым выходит за пределы человеческих оценок, - осторожно ответил он.
Мне этого было совершенно недостаточно, я желала завести его мысль дальше: от гениев - к простым смертным. Казалось, именно представления о нравственности, сложившиеся в его время, ограничивают его и мешают свободнее посмотреть на мир, в котором ему довелось очутиться. Хотя, кого я обманываю – заговорившее тело не оставляло сомнений, что я стремлюсь к этому не для него, а для себя.
- Гений – существо исключительное, а нравы складываются среди самых обыкновенных людей, и им свойственно меняться со временем. То, что когда-то почиталось добродетелью, теперь обратилось в предрассудок. Скажу вам снова не своими словами – искренность превыше нравственности. Веление открытого сердца гораздо ценнее следования чьим-то установкам.
Он ответил не сразу. Казалось, я прозвучала слишком резко и категорично, но у меня заканчивались цитаты, как и силы, и смыслы говорить о таких вещах, которые между более равными людьми вершатся в воздухе. А наш культурный барьер, несмотря на его видимую преодолимость, лежал в областях слишком тонких, и я, кажется, начинала ощущать перед ним собственное бессилие. Наверное, я была совсем иначе устроена и оттого не могла уразуметь, как человек, попавший в такую исключительную ситуацию, оказавшийся среди абсолютного снятия всех привычных условностей, не захочет совершить... какое-нибудь очаровательное безумство? Да, здесь я хотела от него слишком многого, но хотя бы – прислушаться к собственным, не очевидным прежде желаниям. Предаться хоть самой скромной карнавализации существования.
- Однако, вы, кажется, обещались не погружать меня так глубоко в странные особенности вашего времени, чтобы сберечь от потрясений мою стариковскую голову? Я слышала эти слова, совершенно ничего не значащие, хотя он явно задумался, и торжествовала маленькую победу. Мне необыкновенно теплело от того, что он пока просто решил уйти от ответа, но не стал рассуждать о каких-нибудь вечных законах, которыми люди называют свои собственные для удобства власти друг над другом. В интонации его мне услышалось что-то такое уклончивое, почти предающееся, будто на самом деле он был вовсе не против потрясений, а прозрачный взгляд - я не могла определить, что в нем было, но моему, уже едва ли ясному, представлялась нерешительная потребность со мной согласиться.
Я смотрела перед собой на тяжелую вздрагивающую глубину и хотела, чтобы его глаза так же потемнели, чтобы все придонное и неосознаваемое обратилось в них мучительным желанием. Его колени были так сокрушительно близко, утренний приветственный поцелуй вдруг с новой силой загорелся на моей руке и показался не по-светски долгим, чутким, почти ласкающим. У меня шумело в ушах от одного осознания, насколько хорошо он способен мне сделать. Я не понимала, как минуту назад могла говорить и даже думать о Пушкине, гениальности и бессмертии. Все силы моего рассыпавшегося существа были обращены в борьбу – с необходимостью дотянуться до него, соединиться с ним, убедиться в его тепло воплощенной реальности всею собой. Я обхватила голову руками, спряталась и потерла виски – не отказалась бы даже от мутного плеска в лицо, но пруд был пуст и спокоен.