Зимняя сказка

– Что? – опешил граф. – О чем Вы…

– Вы прекрасно понимаете, о чем я, – баронесса кокетливо засмеялась, прикрыв улыбку ладонью. – Но учитывая, что цвет Ваших щек почти сливается с цветом волос… – на этих словах Элжерон невольно приложил ладонь к пылающей от смущения скуле, – ...да и беря во внимание Ваше окружение и стиль жизни, уверена, что нет.

– Я… право слово… – дрожащим голосом произнес Элжерон. – Вы задаете… такие вопросы…

– И мне тоже не повезло, – бесхитростно ответила девушка, совсем по-ребячески мотнув головой. Элжерон невольно отступил на шаг, пряча глаза, не представляя, что ему на это ответить. – Знаете, как говорят, – продолжила Маргарет, и не требуя от него ответа, – что люди, которые знают, что им недолго осталось, пускаются во все тяжкие. Стремятся успеть сделать то, чего не делали раньше, попробовать что-то необычное. А я не смогу. Если прикосновение к моей коже оставляет на ней язвы и ожоги, Вы можете представить, что со мной бы произошло, если бы я рискнула? – Маргарет расхохоталась, каким-то неестественным смехом, который показался Элжерону крайне нервным. Постепенно ее смех начал меняться, и уже через несколько мгновений он сменился истеричными рыданиями. Граф окончательно растерялся и заметался по оранжерее, думая, пойти ли на кухню за водой, либо же как-то утешить девушку, чьи рыдания отчего-то перемежевывались с ойканьем. – Я не могу поехать, куда мне бы хотелось, хоть у меня и есть деньги, – продолжила она, – Во многий местах мне жарко, от переездов мне плохо, в гостиницах не понимают, что мне нужен холод, а не хорошо натопленный камин. Я не могу есть любую еду, какую мне захочется, потому что почти вся она подается горячей, и весь ее вкус и достоинство именно в этом. Я не могу носить одежду, которая мне нравится, поскольку вынуждена выбирать то, что закрыто, чтобы никто не коснулся меня. Я не могу общаться с мужчинами, потому что… – Маргарет икнула и поднесла дрожащие ладони к глазам. Элжерон не выдержал и подошел к ней, сев рядом. Девушка опустила руки, и граф увидел на одной из ее перчаток отблеск. Элжерон с удивлением понял, что она плакала льдинками. Крошечными кусочками льда, в которые превратились ее слезы, и, по-видимому, они так резали ее глаза, что она тихо охала от боли физической, что смешивалась с болью ее души.

– Вы в порядке? – взволнованно спросил граф, бережно взяв девушку за запястья, скрытые под тканью свободных манжетов платья.

– Нет, Элжерон, я не в порядке! Как, глядя на меня, можно решить, что я в порядке?!

– Извините… – пробормотал граф, отпуская ее. Маргарет глубоко вдохнула, очевидно, пытаясь успокоиться, и заговорила уже более ровным голосом:

– Это началось не так давно, где-то месяц назад. Слезы превратились в крошечные кусочки льда. С тех пор я старалась держать себя в руках и не выплескивать эмоции, поскольку… это очень больно. И от ощущения боли хочется рыдать еще больше, но и она становится сильнее… Замкнутый круг, в который лучше просто не вступать. А еще… Вы знаете, весь мой организм будто остановился.

– Остановился? О чем Вы?

– Я больше не хочу есть. Не хочу пить. И… мне это стало не нужно. Холод вытесняет из меня все мои естественные потребности, замораживая меня, будто какую-то тушку в глубоком погребе, – Маргарет горько усмехнулась и повернулась к мужчине. – Будь я здоровой, а Вы не столь робким… осмелились бы Вы?..

– Ч-что осмелился? – он внезапно заикнулся, и нервно сглотнул.

– О, ну конечно, нет, – Маргарет нежно ему улыбнулась и ласково провела ладонью в перчатке по щеке, отчего Элжерон окончательно закостенел от замешательства и смущения. – Вы так наивны и бесхитростны, что стеснение – неотъемлемая Ваша часть. Вы не способны на импульсивные поступки, такие, что могли бы раз и навсегда изменить Вашу жизнь не известным Вам образом. Но перед приближающейся смертью я поняла одно: наше стеснение, робость, оглядки на других людей, постоянное принятие во внимание их мнения и взглядов строят перед и вокруг нас непреодолимые стены, за которые мы прячем то, чего мы на самом деле хотим. Или даже сами от этого прячемся, не желая признаваться себе, и боясь того, что эти желания встретят чье-то осуждение, а наше решение приведет к событиям, что в дальнейшем нам не изменить. Но если не пробовать, не решаться разрушить эту стену – Вы останетесь, как я, в тишине, пустоте, в окружении лишь своих мыслей о том, как когда-то давно Вы могли бы поступить, и насколько все вышло бы иначе, не рискните Вы вытащить из своей стены хотя бы один кирпич и взглянуть, что находится за ней, ведь эти стены для Вас формируют отнюдь не уютный и безопасный дом, как Вы привыкли думать.

– Мой дом для меня… скорее как нора для зверя, – выпалил Элжерон, чтобы наконец произнести хоть что-то, отстраненное от печальных и тяжелых размышлений юной баронессы.

– Ну что Вы, граф, – Маргарет мило засмеялась, очевидно, чтобы окончательно отогнать от себя слезы. – Какой же Вы зверь? Когда мужчину сравнивают со зверем, представляется некто огромный и дикий, похожий на медведя или тигра.

Элжерон в негодовании вскинул брови. Баронесса откровенно умаляла его достоинства.

– Вы пытаетесь отомстить мне за сравнение с кошкой? Поверьте, я тогда не подумал, и был излишне встревожен, оттого неудачно пошутил.

– Я вовсе не сержусь на Вас за те слова.  Просто мне подумалось, что Вы скорее…

– ...паук, Вы уже говорили когда-то. Считали, что  я ночью превращаюсь в рыжего паука, оттого живу один, и у меня столь непривычный питомец.