Страница 94 из 106
- Ты когда-нибудь мечтал о принцессе, менестрель? Ведь мечтал, скажи правду.
- Мечтал... - Дастин совсем смутился и поспешно прибавил, - но я не имел в виду ничего такого...
- Я верю, - улыбнулась Мельсана, - садись ближе, вот сюда,... хорошо, а теперь, дай мне руку и спой что-нибудь.
- Что ты хочешь, принцесса?
- Что хочешь, мне все равно. Просто хочу тебя послушать. Мне так нравилось, когда ты пел у нас в замке. Мне ведь там нельзя было делать то, что я хотела, как в тюрьме, - задумчиво сказала Мельсана, - Мне так нравилась та твоя песня - "Отпусти моих людей..." Думалось, за мной кто бы пришел так...
Принцесса лукавила только частично. Конечно, лесть была необходимой частью ее плана, а песня которую менестрель пел при дворе помогла бы ему почувствовать себя свободнее, но она не заняла бы своего положения в ордене, если бы не знала, что лучшая ложь - это правда. Она действительно плохо себя чувствовала среди ограничений замка и действительно тот припев был часто созвучен ее настроению, хоть она и не помнила о чем же была сама песня.
Дастин же, услышав просьбу сделать что-то привычное, бережно взял руку девушки, и запел. Его, правда, весьма удивил выбор принцессы в свете того, что он о ней узнал, но в конце концов она сама попросила, так чего же лучше желать... И он запел.
Песня была пересказом старой легенды, как пророк Илин явился в земли занимаемые ныне южными кочевниками, чтобы увести свое племя на север, в Белые Горы, и как он говорил местному предводителю "Отпусти моих людей!", а тот не соглашался, и как пророк ссылался на волю Единого и повторял "Отпусти моих людей!", а местный предводитель все не соглашался, и припев повторялся снова и снова "Отпусти моих людей!", и в конце концов, пророк все-таки увел своих людей, сопрождая это последним обращением к местному предводителю, "Я же говорил, отпусти моих людей!" Песня была грустная и возвышенная, и, как обычно, Дастин отключился от внешнего мира и был только он и песня, песня и он, а потом еще принцесса рядом, и еще двое за занавесью, и свет охватывал его и этих двоих и окружал прицессу, и вдруг принцесса выгнулась как в припадке, глаза ее раскрылись, и из открытого рта с отчаянным воплем боли и ненависти вылетело что-то гадкое, мерзкое, нечеловеческое и скуля и подвывая исчезло во тьме, потом другая тварь и третья покинули прекрасное тело, начинающее светиться тем же светом...
Снаружи зрелище было более чем эффектным. В уже наступившей темноте шатер засветился ярким светом, а стоящие у дверей Йолан и Йонаш превратились в гигантов, озаренных тем же сиянием. Белое сияние исходящее от шатра сливалось с кроваво-красным сиянием Йолана и небесно-голубым сиянием, окутавшим Йонаша, и казалось окутало шатер сияющей сферой с размытыми краями. Изнутри раздавались истошние вопли боли и ненависти, а из света вырывались ужасные создания, которые не приснились бы и с тяжелого похмелься, и с тем же воем исчезали в окружающей темноте леса и неба. Бросившийся к шатру Егард был откинут прочь неведомой силой, а серые, что были невдалеке, стояли как парализованные и некоторые из них уже тоже катались по земле выгибаясь в конвульсиях, с воплями боли, и новые и новые призрачные кошмарные существа исчезали во тьме...
Но это было снаружи, а внутри шатра девушка уже прильнула к певцу, ловя каждое его слово, а он вновь и вновь возвращался к припеву, как будто поднимаясь по петляющей горной дороге к вершине, и с последним "Отпусти моих людей!" они оказались в обьятиях друг друга, окруженные своим собственным сиянием, и песня хотя и кончилась, но каким-то необьяснимым образом продолжалась, и Дастин чувствовал себя как всегда чувствовал себя в песне, уверенным и сильными, словно его поддерживала какая-то могучая рука и направляла его, подсказывала что делать. Он ощутил дыхание девушки на своем лице и увидел губы девушки открытые уже не для крика, а для поцелуя, и склонился над ней, а рука заскользила по ее плечу, освобождая его от легкой туники, и вновь как и во время пения остались лишь они двое, и их руки, губы, тела, каким-то непонятным образом продолжали ту песню, делая каждое движение неизбежным и правильным, как в песне всегда должна быть правильная нота на правильном месте, и любое другое было бы фальшью и резало бы слух, и эта продолжающаяся песня заставляла их тела выгибаться уже не от боли, а от наслаждения, и сливаться друг с другом воедино и свет изливался из него в девушку, и возвращался к нему, чтобы вновь вернуться в женское тело, и мир стал прекрасен, а небеса открылись и приняли их души...
А потом песня кончилась и уставшие и счастливые они лежали рядом, не зная что сказать.
- Я и не знала, что Единому можно тоже молиться таким способом... - наконец прервала молчание Мельсана.
- Я тоже, - ответил Дастин. - но как мы теперь?
Мельсана была слишком счастлива, чтобы думать, но где-то на заднем плане сознания она понимала, что тьма из нее ушла, а сила осталась, и что теперь ей уже не нужно иметь дело со всем этим отребьем, чтобы иметь силу, и что... Мельсана сама удивилась, что эта мысль не доставляет ей былого чувства торжества сама по себе, но факт оставался фактом, оставив себе менестреля она получала доступ к источнку силы не сравнимому ни с чем, что мог бы предложить черный орден... Она удивилась про себя, что орден стал для нее с маленькой буквы, хотя собственно, чему удивляться? Он и есть с маленькой... Потом она опять подумала про себя то же самое, но поменяла местами пару слов. "Если остаться при Дастине то..." Мельсана мысленно повторила про себя эту фразу еще и еще и почувствовала тень того наслаждения, которое испытала только что. Да, подумала она, так значительно лучше. А правда, почему бы и нет. С такой силой ей никто не страшен, а Дастин... Ей даже не захотелось думать о том, что он будет послушен в ее руках, но опять же где-то на задворках сознания она это понимала, и это делало все только проще, поскольку ей самой хотелось быть с ним. Улыбаясь про себя девушка прижалась к плечу менестреля и закинув голову стала смотреть в его глаза, а он, опершись на локоть, смотрел на нее сверху вниз не в силах оторваться от ее взгляда и, смущаясь, сказал: