Страница 69 из 106
- Потерпи немного, - ответил толстяк, - я объясню, почему я об этом говорю. Так вот, продолжая, представьте, что вы живете во время прихода Певца. Каково это будет? Это необычное время, это время когда многие делают не то, что делают всегда, и то, что делают всегда, может оказаться неправильным, ошибкой. Для начала все, и светлые, и темные, и просто желающие власти, равно как и нежелающие власти для соперников, все примут в этом участие. От этого будет зависит жизнь каждого в Вильдаре надолго вперед. Победи одни, и страны будут процветать, мирные дороги, плодородные поля, добрые соседи, победи другие - и будут войны, пожары, смерть всюду и везде, поэтому те кто будут сражаться вокруг Певца вряд ли будут разбирать пути, и кто бы ни победил в конце - по дороге будут и войны, и пожары, и смерти, и это будет по всей стране. Да и представьте себя на месте правителя в это время, что бы он сделал? Если он действительно хочет блага своему народу, он просто был бы должен принять в этом участие и вынужден был бы сделать все, чтобы защитить Певца от тьмы. Потому что только так он мог бы защитить своих людей от бедствий в конце концов, это слишком велико, от этого не отсидишься за крепостными стенами, это - для всех. А сам Певец, какого ему? Сила данная ему - это непростая ноша. Почти непосильная для человека. Это как петь во дворце какого-то тирана и знать, что за каждую твою фальшивую ноту, он кого-то прикажет казнить. Не тебя - кого-то. За каждую фальшивую ноту. Представили, каково будет Певцу? И этим тираном будет он же сам, точнее данная ему в Песне сила. Ведь он ее должен принести в мир, и если он сумеет не исказить ее, только тогда она будет обладать силой воцарять мир и покой, а иначе та же сила будет нести зло, как она делала тогда, когда была искажена в начале времен. Каково?
Онтеро сделал паузу и выжидающе смотрел на спутников. Первым молчание прервал Ильмер:
- Я согласен, я не хотел бы быть герцогом во время, когда придет Певец. Но зачем ты об этом нам говоришь?
Тич добавил:
- Да и простому народу придется не сладко.
Закончил Дастин:
- Да, действительно страшно. Я не раз мечтал будто я и есть Певец. А теперь вижу, что, пожалуй, я не хотел бы оказаться на его месте. Но я согласен с Ильмером, это все старые легенды, при чем тут мы? Ты что, намекаешь, что мы живем во времена прихода Певца?
Онтеро еще раз вздохнул и глядя Дастину прямо в глаза ответил:
- При том, что ты и есть тот самый Певец.
Волшебник грустно смотрел на спутников, гляда на их изумленные и побледневшие лица, пока те мысленно складывали картину и известных им кусочков мозаики.
- Я пел тогда в тюрьме... - сказал Дастин.
- И потом, в хижине того приятеля одержимого демоном... - добавил Тич.
- И вчера в лесу, - закончил Ильмер.
* * *
Слуги старались ходить тихо и не обращать на себя внимание, когда проходили мимо комнаты госта. Барон д'Ариньи полагал, что отлично понимает чувства гостя, и считал, что тот вправе выпустить пар, равно как и уйти в запой. Собственно говоря, он и сам был взбешен случившимся - как человек чести он не выносил, когда его слово было нарушено, а ведь именно он уверял, что тот может оставить ту крестьянку одну... И когда всякое отребье убивает женщину, которой ты предоставил защиту... Словом днем барон заливал вином оскорбленную честь наравне с гостем, и лишь поздно ночью гость получал возможность продолжать эту деятельность в одиночку в своей комнате. Корджер же вообще мало что думал, казалось что он вновь вернулся в тот холодный темный вечер под проливным дождем со снегом и пронизывающим ледяным ветром, когда впервые увидел слабо светящийся огонек у дороги. Только теперь тот вечер был в его душе и в нем не было видно даже самого слабого огонька.
В этот вечер Корджер особо налег на лекарство от душевных проблем, и теперь лежал ничком на полу, зажав в одной руке кувшин с узким горлом, и остатками вина. Он надеялся, что его стошнит на пол, но этого не произошло, и тогда, собрав последние силы, Корджер отталкиваясь руками сначала встал на четвереньки, а потом разогнулся и яростно швырнул кувшин с остатками вина в стену. В голове все кружилось, ярость с тоской сжимали ему сердце, и вдруг он понял, что стоит на коленях, перед повешенным в углу изображением Единого, приверженцем которого явно был барон. Мысленно удивившись такой необычной для себя позе, Корджер прокричал, обращаясь к изображению:
- Как же Ты мог допустить такое? Ты, Всемогущий и Всеблагой! Неужто Ты не видишь, что здесь творится? Почему Ты не караешь тех, кто творит такое? Неужто Ты не видишь, что сделали с моей страной??? Неужто ты не видишь, что сделали с моей женой??? Неужто тебе наплевать?! Или твои люди слишком благи, чтобы карать? Тогда сделай меня своим мечом!
И обессилев от взрыва эмоций, сопровождавших первую в его жизни молитву, обращенную к Единому, Корджер опять рухнул ничком на пол.
* * *
Вышибленная дверь лежала на полу, присыпанная опилками, просыпавшимися с потолка, где они очевидно служили для утепления. Егард запахнул свой бордовый, теперь свежепрожженый в нескольких местах плащ, зло пнул сапогом колченогий табурет, и брезгливо оглянувшись вокруг, сказал:
- Упустили.
Собственно говоря, столь глубокомысленный вывод был достаточно очевиден, однако Йолан, внимательно уставившийся в узкое окошко, не счел необходимым язвить по этому поводу, тем более, что его мысли были заняты другим. Он наблюдал за группой серых, удалявшихся под кроны деревьев по следам беглецов.
- Пошли за ними! - сказал было Егард, направляясь к пустому теперь дверному проему.
- Без толку, - ответил Йолан, не отрываясь от окна, - Сейчас придут серые, и скажут, что они уже отплыли.