Ночная

Под нависающими надстройками витало предчувствие скорой беды. Трущобы будто спали; никто не сновал по узким улочкам, не спешил – ни на службу, ни на промысел. Соглядатаев, обычно провожавших всех чужаков, не было видно.

 - Что-то не так? – проницательно просил брат Раинер, заметив, с какой тревогой я озиралась по сторонам.

Что-то было крупно не так – даже если не считать бледного храмовника с нездоровой испариной на лбу и его распухшей руки, которой он старался не двигать.

В Мертвом квартале не слышали про уединение. Ты не оставался наедине с собой ни на минуту, ни на секунду. Люди жили друг у друга на головах, ближайшие соседи волей-неволей становились либо лучшими друзьями, либо заклятыми врагами; объединяло их то, что всегда нашелся бы человек, способный выложить не только всю подноготную про обитателя соседней каморки, но и точно знающий, куда и во сколько он ушел – и когда вернется. Тесный мирок, где люди заполняли все пространство, будто кусочки паззла.

Не могло быть и речи о том, чтобы кто-то дошел незамеченным до подворотни, ведущей к сердцу квартала.

А мы почему-то дошли.

Здесь, как и всегда, горел костер, и дежурный попрошайка хмуро мешал варево в котелке. А кучи тряпья поблизости, где обычно грелся Старшой, не было. Как и его самого.

Никто не плакал. У трудяг редко оставались силы еще и на слезы, а нищие относились к чужой смерти до цинизма утилитарно.

Это у бледных чужачек комок подкатывает к горлу от дурного предчувствия. А местным нужно жить дальше, что бы ни случилось.

 - Я к Старшому, - все-таки сказала я, уже зная, что мне ответят.

Дежурный по кормежке недоверчиво окинул нас взглядом. Рука Раинера вызвала у него крайнее одобрение; должно быть, попрошайка решил, что рана – нарисованная, как раз для дневного выхода на паперть, и теперь всерьез подумывал, как бы переманить гримера.

У меня была пара советов, но касались они преимущественно саванов – поэтому ограничилась тем, что терпеливо повторила свою просьбу. Попрошайка коротко дернул головой, указывая на одну из халуп, и я похолодела.

Сердце квартала отгораживали от остальных улочек три халупы: одна принадлежала мамаше Жизель, вторая – негласному хозяину трущоб, а третья, на которую нам указали, - его старшему сыну.

 - А Старшой?..

Могла даже не спрашивать. Попрошайка молча помотал головой и отвернулся, помешивая варево.

Раинер легонько коснулся моего локтя – не столько обнимая и грея, сколько обозначая свое присутствие и безмолвно напоминая: я не одна. И у меня, и у него еще есть шансы на нормальную жизнь.

Это только Старшому не повезло…

Смахнув тыльной стороной ладони несвоевременные слезы, я постучалась в третью халупу. Это была простая условность; Элои и так прекрасно слышал, о чем велся разговор у костра. На стук он ответил сразу, и я зашла внутрь, пригнувшись и скрипнув ветхой дверью.

Элои было шестнадцать. Он меня на дух не выносил, как и остальные дети Старшого; но по местным меркам он считался взрослым – и полагал, что демонстрировать неприязнь можно в двух случаях: когда это выгодно и когда за это ничего не будет. Смерть отца, не позволявшего открыто презирать белоручку-чужачку, подвела меня под второй вариант, и угловатый подросток встретил гостей, поджав по-юношески пухлые губы.

 - Теперь я старшой, - заявил он вместо приветствия.

Я коротко склонила голову, признавая за ним такое право. Не мне же претендовать на место главы над нищими?

Но, похоже, Элои именно этого и ждал – потому как после моего жеста заметно расслабился и немедленно обозначил расклад:

 - Ты себя выкупила, белянка, и больше не одна из нас. Отныне тебе не рады в Нищем квартале.

«В Мертвом», - мрачно подумала я, но снова склонила голову, признавая за Элои и это право. Раинер бросил на меня удивленный взгляд, но промолчал.

 - Длинный сказал, что нашел ходячего мертвеца и задание храма выполнено, - сообщил новый хозяин трущоб, повернувшись к десятнику, и выжидательно вскинул брови.

 - Как только в храме об этом узнают… - храмовник осекся, сообразив, что присылать в Мертвый квартал человека с бешеной суммой в сорок куполов – не самая здравая идея даже сейчас, когда живых здесь почти не осталось. – Как только храм подтвердит, что нахцерера больше нет, сюда пришлют гонца, и ты сможешь получить вознаграждение в Соборе.

Элои сощурился. Он понимал, что сорок куполов – достаточная сумма, чтобы кто-нибудь из пришлых мог на пару минут забыть, кто его отец, и тоже осторожничал. Бегать за вознаграждением лично новый хозяин явно не рискнет.

 - Зачем ты пришла, белянка?

А вот этот поворот разговора мне не понравился. Сильно.

 - Длинный обмолвился, что меня искали чужаки, - осторожно сформулировала я. – Сейчас я принадлежу храму, и он заинтересовался, кто это такие и что им от меня нужно.