Страница 2 из 116
А поток, обтекая скалу, эту природную защиту людей от смерти, кружась и взвихриваясь жёлтой пеной, гремя валунами и вырванными с корнем деревьями, нёсся вниз, уничтожая всё на своём пути…
Прошло, по крайней мере, не менее часа, как Мигель и другие, пятеро, находились в плену у разбушевавшейся стихии. Они стояли, ухватившись за выступы скалы, не смея пошевелиться. Они стояли по пояс в ледяном водном водовороте, и сверху их поливал дождь.
Иногда под их ногами, словно пытаясь освободиться от чего-то неприятного, вздрагивала земля. А может ей было так же холодно и неуютно от всепроникающей влаги, как и им, этим невольным пленникам стихии.
От долгого напряжения и невозможности хоть на мгновение расслабиться, у Мигеля начали неметь руки. Онемение началось от плеч и, растекаясь по рукам всё ниже и ниже, постепенно приближалось к кистям, и он понял, как только онемеют кисти рук, то в тот же момент закончится его борьба за свою жизнь.
Безжалостный поток оторвёт его от скалы и, крутя, швыряя на камни, разрывая тело об корневища деревьев, понесёт, бездыханного, в неизвестность, а грифы, эти прожорливые стервятники, растерзают остатки его тела. А может ему всё же повезёт, и он будет завален обломками камней и стволами деревьев? Тогда им ни за что не добраться до его останков.
Трясясь от холода и страха, боясь хоть на мгновение расслабить хватку рук, он лишь молился Богу Инти, чтобы тот простил ему грехи и, если пожелает чтобы он умер, то пусть это будет лёгкая смерть, без мучений.
На расстоянии вытянутой руки от него стояла, прижавшись всем телом к холодной скале и судорожно вцепившись в неё руками, его подруга детства, Мария, с которой он частенько пас на этом взгорье скот. И Мигель, чуть повернув голову, видел и понимал, что она держится из последних сил.
Лицо её, с мелкими чертами и большими, широко расставленными, как у местных индейцев, глазами, посинело от холода. Взгляд её был обращен к нему, и в нём явственно читалось – я не могу больше, ещё немного и меня оторвёт от скалы! Помоги мне!
Он всей душой хотел бы принять на себя её страдания, но как? И он, чуть не плача от бессилия как-то помочь ей, смотрел ей в глаза и шептал: «Держись милая! Держись изо всех сил! Не может ведь это продолжаться целую вечность! Ещё чуть-чуть и эта треклятая водная карусель прекратится! Если ты отпустишь эту чёртову скалу, тебя тут же унесёт поток…. Тогда я…, тогда я тоже перестану сопротивляться, и сам брошусь за тобой… в эту чёртову круговерть. Клянусь!».
Часа через полтора, показавшимися ему вечностью, поток, низвергающийся из переполненного из-за многодневного ливня озера, резко пошёл на убыль, и Мигель понял, ему, и остальным, неимоверно повезло – они останутся жить!
Он посмотрел на находящихся рядом с ним людей, таких же мокрых, облепленных грязью и дрожащих. На их лицах: лицах трёх мужчин и двух женщин, бледных от страха и холода, появилась, наверное, как и у него, слабая улыбка надежды. Они тоже поняли – в этот раз стихия пощадила их!
Мигель выглянул из-за скалы чтобы убедиться, что им ничто не угрожает, а затем, ослабив судорожно сжатые пальцы, обернулся назад. Сквозь пелену мелкого, словно просеянного через сито дождя, были видны только огромные, перемешанные с вырванными с корнем деревьями, валуны. Тольдерия (деревня), расположенная в семистах-восьмистах ярдах ниже, где проживал он и его родственники, исчезла, словно её никогда и не было, с лица земли. Он, и эти мокрые, дрожащие от страха люди, остались одни!
* * *
Они были из одной деревни, и знали друг друга очень хорошо, а Игнасио и Хуанита даже были его ближайшими родственниками.
В их тольдерии, состоящей из двух с половиной десятков казуч (хижин из адобес – кирпичей обожженных на солнце), проживало около ста пятидесяти человек – считая стариков, женщин и детей. Все они были потомками индейцев и испанцев, завоевавших их земли. Они жили тем, что обрабатывали небольшие клочки земли, пригодной для посадки маиса и картофеля, и разводили коз и Лам – горное животное, заменяющее и барана, и быка, и лошадь, способное жить там, где не смог бы выжить даже мул. И всё это перестало существовать за каких-то полтора-два часа…
О, Виракоча! - ужасаясь, простонал Мигель. Ооо!
Если бы какой-нибудь путник проходил в это время здесь, он ничего бы не увидел кроме нагромождения камней и переплетённых корнями, переломанных, с ободранной корой, деревьев, тянущихся языком из горного ущелья. А ещё бы он увидел по бокам этой реки смерти, трупы погибших животных.
И как бы тщательно он не осматривался вокруг, он не увидел бы ни тщательно обработанных полей, ни казуч, ни людей. Одни лишь только грифы, несмотря на моросящий дождь, чувствующие за много миль приход смерти, кружились в воздухе и, посматривая вниз, готовились к кровавому пиру…
- Что с нами будет? – послышался чей-то дрожащий, совершенно не узнаваемый голос.
А другой, теперь уж точно мужской, ответил:
- Не знаю! Нужно спуститься на место деревни, может кто-то остался в живых... Надо посмотреть и поискать.
- Кто может остаться?! – полувопросительно, полуутвердительно, пробормотал Мигель, ещё раз окидывая взглядом окружающее пространство. Разве не видите – деревни нет! Мы одни здесь…
- Всё равно нужно пойти и поискать! – настойчиво повторил тот же мужской голос.
Теперь Мигель узнал его. Это говорил Родригес – двадцатипятилетний коротышка, сын кацика – старосты их деревни, и соперник Мигеля во всём, даже в любви к Марии.
Родригес, повернувшись к рядом стоявшей девушке, пытался взять её за руку, а она, всё ещё бледная и дрожащая от только что пережитого ужаса, смотрела вокруг ничего не понимающими глазами, и только две слезинки, а может быть это были капли дождя, скатывались по её щекам.