Новые Глаговки

Ну, продолжу про радость про мою, про невесту!

Пришел наш солдат к Нине. Стучится. Открывает Нина.

– Я – Костя, меня к вам сестра послала.

Посидели. Он никуда не уходит, но и ничего не говорит. Постелили спать. Отдельно, в сенях. Зовут к завтраку, поел – опять молчит. Потом взялся за колун дрова колоть.

– Да много не надо, уже тепло. Вы лучше огород помогите вскопать.

– Ладно.

До обеда копал огород. Сел есть – опять молчит. К вечеру мать с дочерью недоумевают: мы что? Работника наняли? Работнику платить надо, а вроде бы сестра о чем-то другом намекала. А как об этом спросишь? Легли в волнениях, что мужчину без всякого статуса в доме нельзя держать. Надо объявить всем, какой его статус. Работник – это день-два, сделал и ушел.

На следующий день он продолжает копать, они его кормят, разговоров никаких. А срок предъявления его статуса деревне иссякает. А он молчит, во-первых, потому что стеснительный, а во-вторых, он не допускает даже мысли, что может не подойти. Срок иссякает. Он думает, что он хороший, непьющий, работящий, на сто процентов жених и не он должен говорить какие-то слова, а старшая по роду. То есть её мать должна сказать все слова: ты нам подходишь, мы видим, какой ты серьезный и ответственный, я спрашивала дочь, она согласна. Так уж получается, что без свахи сватается, хотя частично ваша сестра была свахой. В деревне – трудные времена, сватовство урезано, и всё приходится говорить мне. Но я торжественно заявляю. И за себя, и за ваших родителей, которые уже умерли, и перед лицом вашей сестры: вы нам подходите.

Но они сами не могли этого сказать. И опять ночь прошла в волнениях. И на следующее утро он опять взял лопату и стал копать дальше. И докопал до того, что уже с горки его видно-то не было. Там где-то у речки, в конце огорода. И женщины опять не знали, что сказать. И тут встала пятилетняя Леночка и спросила маму: «А можно я дядю Костю (Костя в ракетных войсках служил и ему дали значок «Отличник боевой и политической подготовки») папой буду называть? И писать ему письма? Ну чтоб как папе? И чтоб он мне отвечал?»

Что кольнуло ребенка? Слышала она где-то или сама намечтала? Или уж жертвенно вывернула это из себя? Нина растерялась, сказала: «Я не знаю, у бабушки спрошу». И пошла, и спросила у бабушки:

– Как ты думаешь? Если Ленка письма будет дяде Косте писать, как папе?

Мать, как все крестьянки, ответила так, что по форме выходило вроде как пренебрежительно, а по смыслу сострадательно: «Да пусть пишет!»

И Леночка тут же села и написала письмо без помарок:

«Дорогой папа! Давно я тебя не видела и надумала написать тебе письмо. Как ты живешь? Я живу хорошо. У меня бабушка, котенок и мама. Мы ждем тебя. Прошу ответить письменно».

Написала письмо и побежала отдать его дяде Косте вниз под горку. Но взрослые заранее ему сказали, что это игра ребенка, пусть он будет к этому снисходителен. А решение – за ним.

Он сказал: «Я, конечно, поддержу её в её намерениях». И у них завязалась с Леночкой переписка. Она писала утром письмо папе, а он писал вечером ответ дочери. После этого, конечно, никто уже спать не мог, все обожали друг друга, и женщины решили, что придется идти к портнихе Хуснуллиной шить свадебное платье. «Но, – сказала мать, – раз это не первый брак – белое платье уже нельзя. Надо светло-зеленое. А деревне надо сказать, что будет свадьба. И пусть ночует».

Когда в доме Полюхи всё свадебное случилось, всполошились Нинины соседки-подруги. Как это так? Неизвестно откуда и неизвестно кто – и сразу за него замуж выходить? Очень опрометчиво. Нам женским фронтом надо пойти, всё узнать про него и всё направить, как должно. Первой послали Соню. Теперь безмужнюю. Имеет дочь и собаку Найду. Нина позвала жениха.

Соня придирчиво спросила:

– Знаешь ли ты тайну женщины, чтоб жениться на ней?

Ну, солдат браво так ответил, что знает.

– Какая ж это тайна?

– Желание родить ребенка.

– Хорошо. А еще?

– Получить квартиру через мужа, – не задумываясь, ответил солдат Костя.

Соня была настолько удивлена проницательностью дембеля (а с виду – совершенный провинциал), что вернулась восвояси, а доспрашивать жениха перепоручила соседкам.

Пошла вторая подруга Нины – Валечка, которая тоже была «разженя», у нее была дочка и четыре спасенные и вывезенные из города кошки.

– Что вы о себе расскажете? – культурно спросила она жениха.

– Мой дед, – начал аттестоваться он без заминки и даже с какой-то охотой, – был бурмистром при тульском помещике Севе Нелидовиче. И все недоимки с крестьян, спорные дела, межеванье с соседями, а также нужды крестьян знал не понаслышке. Словом, всё хозяйство помещика держал в идеальном порядке. И мне, как внуку, он много об этом рассказывал. Да и вообще люди говорили, что я на вид – вылитый он. И сам дед соглашался с ними, видя меня. Он хотел бы, чтобы я наследовал его профессию и положение в усадьбе. Но из-за революции, как известно нам по учебнику истории, чаяниям деда не суждено было сбыться.

– А-ах! – только и могла сказать Валечка. У нее от переизбытка информации случилось легкое головокружение. – Так вы, как у Тургенева? Бурмистром, значит, работали? И она ушла, оставив дообъяснение третьей подруге, Наташе, которая тоже была разведена с мужем, но на её участке детей не было видно, а в городе у нее было две старушки, которым за девяносто, одна ходячая, а другая лежачая.

– Так значит, вас раскулачили? – входя в избу Зорькиных, спросила она.

– Никто меня не раскулачивал! – возмутился Костя, – потому что Сева Нелидович успел только мою мать окрестить в знак большого уважения к моему деду-бурмистру, подписался быть её крестным отцом и эмигрировал. А матери пришлось ещё до взрослости жить, потом повстречать председателя колхоза, который спросил её:

– Ну что? МТС прислал трактористов. Куда поместим? У тебя есть там место в избе?

– Есть, – сказала она робко.

– А сколько?

– Ну одно наберу.

– Ну хорошо, вечером я тебе тракториста пришлю. И знай, пока они все поля не вспашут – будет жить у тебя. Корми его хорошо, чтобы он работать мог весь день и не отлынивал.

Вернувшись, Наташа сказала:

– Всё, принимаем. Но на испытательный срок. Пусть докажет, что слова у него не расходятся с делом.

Нина сказала Косте (солдата Костей звали):

– А как же? Они хотят тебя проверить.

– А чего меня проверять? Я и так планировал ехать завтра в Химки, узнавать про работу.

Городская Галина

Ушаков – нормальный деревенский парень, пятый или восьмой по счету, я уж и не упомню. Последний сын ветерана Ушакова (их тут несколько ветеранов второй Отечественной в деревне), известного своими странными поступками.

Пришел с войны не тронутый немецкой пулей. «Ты что, заговоренный? – спрашивали его деревенские. – А как же!» – отвечал он по-солдатски кратко и никогда не распространялся на это счет.

Казалось бы – завидный жених, а вот взял в жены сиротку, бывшую до революции еще в услужении у богатых. Или при НЭПе, что ли, я не знаю. И не всем по деревне это понравилось. «На служанке женился! Другую не нашел! – пошла молва. – Сколько баб и лучше её, и красивее, и вдов, и одиноких, всяких – а он её взял?» – «Да, на служанке, – говаривал он, – А вам – портки мои нюхать, что вывешены стиранные, на заборе висят!»

Почему он так на других разобиделся – Бог его знает. Возможно, и были какие причины. Да, а Серега был последний его сын. И всё у него было, как положено в деревне: и в сельскую школу ходил, и с гарнизонными, что в лесу стоят по соседству, в футбол играл. Деревенские против военных. Да и в армию ушел вовремя. А вот после армии – тут молва о нем разноречивая. Одни говорят, что привез с армии эстонку себе в жены, родил сына Ваню и пошел на завод работать. Там попал в хороший рабочий коллектив, так что спился не за понюх табаку. А эстонка с сыном, как Марина Мнишек от Дмитрия Самозванца в свое время, сбежала в Клин на знаменитый колбасный завод и устроилась там работать и жить в общежитии. И больше с ним не зналась.