Страница 23 из 51
— В пентхаусе еще лучше. Серьезно, Максим, оставайтесь. Хотя бы на несколько дней. Я открою. Там очень хорошо, правда, вид на крыши.
— Это даже романтично. Ладно, поговорим еще. И я неловко себя чувствую с этим “Вы, Максим”. Лучше — Макс и на ты.
— Давай, — улыбнулась Феля. — Ну… вот полотенце, вон халат висит, с кранами разберешься, гель, шампунь — на полочке. А я пойду уже на кухню. Сергей кашу просил, а уже, наверно, обедать пора.
Домашность Фели обволакивала, как пуховое одеяло, легкое и теплое. Через полчаса Лазарев почувствовал себя как будто сто лет тут жил. И халат господина Куприянова впору пришелся…
По квартире плыл изумительный аромат корицы и муската.
Максим понял, что зверски хочет спать — после душа, что ли, или ночь на узком диване впрок не пошла.
Он опустился в кресло, часть кожаного мебельного уголка перед плазмой уже занимали Сергей и Игнаша. Увлеченные обсуждением вариации Актеона, они не обратили внимания на Лазарева, показывали позы на пальцах, сыпали французскими терминами. Вот уж родственные души! А в самом деле… хорошее тут место, может, и права Офелия, умная девушка. Что же так спать-то хочется…
— Макс, Максим… пойдем…
— М-м-м-м… Куда? — Лазарев потер глаза. Уснул все-таки…
— На кухню, — это Феля трясла его за плечо, — я оладьи испекла и кашу сварила. Мальчики уже там.
— Ну кто бы сомневался. Где каша, там и мы. Идем. Феля, постой, а скажи мне, на чье имя апарты?
— Какие? — она присела на диван.
— Пентхаус, или как ты это называешь.
— На мое и Игнашино, пополам.
— Папа знает?
— Конечно, он не был против.
— И давно вы… вместе с Игнатием?
— С его выпускного курса, — Феля улыбнулась воспоминаниям. Макс подумал, что она гораздо моложе, чем показалась ему вначале. — Как-нибудь расскажу. Пойдем, оладьи остынут.
Еще через полчаса Лазарев мог только с сожалением смотреть на блюда, что были выставлены перед ним.
— Вот это попробуй еще! — уговаривала Офелия.
— Не могу, Феля! Глазами бы все съел, но… не могу.
— Ладно, и то хорошо, я хоть одного накормила по-человечески, а то эти-то, — она кивнула на Сергея и Игнатия, которые довольствовались кашей и соком, — не едят ничего.
— Ничего себе “не едят”! Игнатий, прекрати жрать, а то я тебя не подниму, как Ленку! — заявил Сергей. — Все, отдай мне кашу.
— А тебе, значит, можно? — возмутился Игнаша.
— Мне можно, я не балерина, — Сергей экспроприировал тарелку Игнатия, в качестве утешения отдал ему свой бокал, — вот тебе за это сок.
— Не сок, а глинтвейн, — уточнила Феля, — не попробовал даже!
— Я думал сок, тогда отдай, — Залесский забрал стакан обратно.
Максим засмеялся на кислое выражение лица Игнаши.
— А я, выходит, балерина? — вздохнул тот.
— Определенно, Игнатий, ты даже и по договору так будешь числиться, — подтвердил Максим. — Я Гасиловой старый Мотин договор подсунул, там число не пропечатано, мы проект составляли без дат.
— А Мотя это кто? Её правда Матильда зовут, или она тоже не женщина?
— В джазе только девушки, — продолжал смеяться Макс.
— Что? — не понял Игнатий.
— Фильм такой есть старый голливудский, очень смешной. Про двух парней из джаза, один на контрабасе играл, другой, кажется, на саксе, и оба бабами притворялись. Фелечка, извини, я посторонних женщин так называю. Которые вроде Гасиловой и иже с ней, — пояснил Лазарев.
— Так насолили? — Офелия смотрела на него без тени насмешки, скорее, с жалостью, и Максим смутился. Это было невероятно! Но факт…
— Игнаша не обманул, таких вкуснейших оладий я никогда не ел, и джем необычный. Но все рекорды бьет глинтвейн — это шедевр.
Феля улыбнулась уголками губ, поняла, наверно, что Максим разговор переводит, но поддержала игру.
— Рецепт глинтвейна — семейная тайна, мне от бабушки перешла, папиной мамы. Она была поварихой в столовой генштаба, в Москве. Сталина живьем видала.
— Ладно, давайте же выпьем сталинского глинтвейна за знакомство и дружбу, — предложил Макс. — И наверно, нам с Сергеем пора.
— Не думаю, — Феля улыбнулась шире.
— Почему? — Максиму не понравился её тон. Он очень напомнил его собственный там, в студии, когда он рассказывал Залесскому про “баба сеяла горох”. Неужели спелись…
— Как тебе сказать… Зимой без штанов… — задумчиво произнесла Офелия. — Да постирала я их, — рассмеялась она, — все равно мокрые были да в соли, разводами пошли. Куртку рукава оттерла, а брюки пришлось стирать. Высохнут — поглажу.
— Понятно.
— Так что ты с договором этим хочешь? — вернулся к делу Сергей.
— Мы сейчас в стадии оформления театра-студии, если получится, то это будет негосударственное коммерческое предприятие. Ну… неважно, главное, что тогда мы сможем создать труппу, пусть небольшую. Она и так есть, и Мотя в ней числилась. Опуская подробности… Вместе с псевдонимом Игнаша получит и оклад Матильды. Но нашему дорогому спонсору до поры до времени придется не говорить, что Игнатий мальчик. В любом случае, партии он танцует женские, а под юбку никто ему заглядывать не станет.
— То есть… — глаза Фели округлились, а губы приоткрылись, — то есть… он будет девочкой?!
— В каком-то смысле — да. Но это стабильный заработок, реализация. И это его амплуа.
Максим приготовился к долгим уговорам, но к его удивлению Офелия радостно всплеснула руками.
— Это хорошо! Макс, ты даже не представляешь, как хорошо!
— Почему, Феля? — возмутился Игнатий. — Я что, для мужских партий совсем не гожусь?! Я могу, например, Голубую Птицу.
Максим закрыл лицо руками.
— Голубую Птицу… а-ха-ха… я сейчас под стол лягу, Игнаша… нельзя же так смешить!
— А что смешного-то? Нежинский танцевал, Нуреев танцевал, Лифарь…
— Потому хорошо, что бабы к тебе липнуть не будут! Меня достали эти бесконечные поклонницы, у Гасиловой отбою же не было! — перебила Феля.
— Ну, Фелечка, я разве виноват? Я и повода никогда не подаю.
— Еще не хватало бы подать! И без этого сплошные нервы. Сколько я от них гадостей наслушалась.
— Кстати, а как ты меня нашла сегодня? — вспомнил Игнатий.
— Я и не искала, Инна мне позвонила, говорит: “Игнаша твой там с Лазаревым бл… — она осеклась, — ну… репетирует". Я и пошла с ней.
— Интересно, а Инна откуда узнала? — потягивая глинтвейн, спросил Залесский.
— Кто-то со вчерашнего класса слил инфу, — Максим встал из-за стола. — Ну что, идем в комнату, у меня в ноуте проект есть, подрихтуем его, забьем числа, и вперед. Если Феля не против, значит, и Игнаша согласен? А Ленке тогда атанде, пусть худеет.
— Да, Макс, избавь меня от неё! — обрадовался Сергей. — С Игнатием идеально все. Неужели Гасилова так тебя научила, Игнаша?
— Нет, я еще в академии когда учился, к Нинель Кургапкиной в театр бегал, сначала в шутку, для капустника какого-то просил показать пальцы, а потом, ну вот не знаю, она меня стала учить, ей нравилось. Никто не знал. Она мне такие номера свои передала, “Весенние воды” Мессерера.
— “Весенние воды” — это же раритет!
— Вот видишь, Игнаша, Макс уже думает, как нас продать.
— А что такого, — неожиданно рассердилась Феля, — у вас своя работа, у него — своя. Нет бы спасибо сказать!
— Да мы и так ему в ножки кланяемся, спасибо вам, господин директор.
— А уж я-то как поклонюсь, — без тени шутки сказала Феля, — папа обещал, если Игнаша найдет работу, то мы поженимся, а за безработного не пускает.
— Правильно делает, — одобрил Лазарев, — с такими талантами и за безработного. Да за одни оладьи женихи в очередь будут стоять.
— Вот еще, — Феля передернула плечами, — нужны они мне. Ой, ну это же надо, Игнаша будет Матильдой. А я папе не скажу, пусть пока не знает! Потом разыграю его.