Страница 19 из 51
— Не выдумывай, не надо. Ничего нового они не скажут.
— Залесский, не спорь, а? Хватит уже на сегодня.
Сергей сам обхватил Лазарева, прижался.
— А спать как будем, вдвоем на одном диване? Ложись тогда, места хватит.
— Я потом лягу.
— Опять пойдешь в свой ноут пялиться? Максим, ну что происходит?
— Ничего, — Лазарев хотел встать, но Сергей не пустил.
— Постой… я поговорить хотел. Это важно.
У него были сильные руки, но не грубые. Есть люди, которые слегка тронут, а больно, даже синяки остаются. Такой была мать Макса. На людях она любила потискать его, и всегда это выходило для него неприятно, как и её фальшивые слова: “А это мой талантливый сыночек…” — ненавистная фраза!
Сергей никогда не касался больно, даже в минуты крышесносных ласк. Трахаться он умел улетно, как и танцевать. Достаточно было один раз увидеть… и один раз почувствовать…
Мысли Лазарева смешались. Он не сразу въехал в суть того, что говорит Сергей. Пропустил начало фразы, переспрашивать не стал. Опять спорит…
— И все меньше понимаю, зачем это тебе. Заработать ты мог гораздо больше, не здесь, конечно. Здесь скорее пулю поймаешь, чем состояние сколотишь. Собаку жалко, — без всякой связи добавил он, — может, и не собиралась кусать?
— Думаешь, стоило проверить? — Макс не удержался от сарказма, ощущение мимолетной близости прошло, хоть Сергей не размыкал рук. С большим чувством он сегодня Игнашу трогал. — Мне тоже жалко, и у меня тоже была собака.
— Что с ней стало?
— Сдохла от старости.
— И не заводил больше?
— Нет.
— Почему?
— Привыкаешь к ним… а живут мало… Ладно, давай ляжем, я устал что-то сегодня. Дурацкий день… Насчет дома ты прав, далеко он. Ни к чему…
Противореча себе, Макс продолжал сидеть, даже не двинулся. Сергей все так же обнимал его. Помолчали.
— Максим, ты не подумай, — начал Сергей, — я не потому, что мне не нравится. Вернее… Как объяснить? Боюсь я таких домов. Мне в них плохо.
— Плохо? С соседями в общаге лучше?
— Не сердись… Я расскажу, только не перебивай, ладно?
Снова молчание. Максим ждал.
— Ты думаешь, меня Яков богатством сманил? — Максим напрягся при ненавистном имени, произнесенном Сергеем так спокойно. — Нет, не этим, поверь, он мне жизнь обещал. Я хочу, чтобы ты понял. В академии мы все были добровольные отшельники. Все человеческая жизнь проходила за стенами вагановки, а мы отделены, день за днем. Пусть я и жил дома. Но это уже не имело значения. Нет… я люблю мать и отца, даже его, хоть мы и поссорились крепко в последний раз, когда виделись. Поссорились-то из-за Якова, а началось все раньше, когда отец не принял танец. Вот ты принял сразу, и потому я с тобой.
— Только поэтому?
— Это все, что у меня осталось, Макс. А страшно жить так, считать дни. Как будто заранее знаешь дату смерти. Когда ногу лечил, я понял — жизни не будет потом. Настоящей не будет. — Сергей говорил сбивчиво, вероятно, не озвучивая половины мыслей, не успевая за ними. Но главное, что не молчал! — Зачем я за Яшей пошел? Сам не понимаю. Как разум помутился. В академии все живут ожиданием, учатся, мучаются, плачут, но ждут, что вот откроется дверь, а за ней — театр, сцена, все, ради чего было больно и тяжело. Вот и я на пороге постоял, а не вошел… Может, если бы родители ждали от меня достижений, то я по-другому к выпуску относился, а так им все равно, ну а Яша обещал золотые горы. Нет, не то, я не бедности боялся, чего бояться — вырос в ней, я боялся, что засосет, как отца… Ну и жизнь хотел увидеть, ту, что за стенами. Яша обещал…
— Ты… любил его? Правда?
— Наверно, тогда — да. Он был добр, и я ему нравился. Как потом его приятели говорили, что он на меня запал. Даже делиться не хочет…
— Что значит — делиться?
— Не перебивай, прошу. Я расскажу… Это до подиума было, тренировки и какие-то соревнования даже, но несерьезные, больше на шоу похоже. Потом фуршеты, гости, пьянка. Вроде наших презентаций. Сначала я не понимал, что он меня показывает не просто так. Он говорил, что гордится, я думаю, и это было, перед ними он гордился, но не мной, а тем, что я его. Один раз на дачу поехали, вот в такой же загородный дом, коттедж, что у нас. Я и адреса не знал. На машине ехали долго, куда-то к Выборгу. И дом с залом, там столы накрыты, праздник какой-то. Яша просил меня танцевать, и все смотрели, потом не только смотрели… А я не в себе был, в первый раз под дозой.
— Ты?!
— Да… Я не знал, что это, и все так казалось… хорошо, весело. Пока Яков меня друзьям не отдал. Их было… может, трое, здоровые такие мужики, спортсмены. Мне было очень больно, когда очухался. Я стал сопротивляться — тогда стало еще больней, они били, но так, чтобы не переломать, до синяков только. Наверно, Яков так велел.
Максим молчал, потрясенный тем, что услышал, он и хотел бы остановить, а слова не шли. Как будто в поддых ударили.
Сергей продолжал.
— Даже имен их не помню, лица — да, узнал бы, наверно. Это не один день продолжалось, я перестал время ощущать и не могу точно сказать сколько. Иногда они делали это втроем, иногда вдвоем. Все были грубыми, но один особенно. Ему нравилось причинять боль, глаза у него тогда становились такие… без зрачков… дикие. Его я боялся, трясся так, что на ногах стоять не мог. Он душить любил, до обморока, дрочил меня жестко при этом, странно, но от удушья на грани агонии легко кончаешь, как пойдут круги в глазах и сердце останавливаться начнет… А он тогда отпускал и смотрел, как я корчился, тогда и сам ебал, вбивался в меня, кончал дико. Выл, как зверь. Один раз я все же сбежал, он меня на улице поймал, там вроде сад был. И прямо на земле, а в доме окна светились… Как придушил, я и свет видеть перестал… Потом я не боялся уже, хотел одного — чтобы он меня прикончил, умереть уже наконец. Это не так просто — умереть, организм хорошо сопротивляется… И не получалось, он отпускал всегда в последний момент. Потом я еще в бассейне утопиться пробовал и не смог, плаваю хорошо. Другие Яшины друзья были не так страшны, отвратительны, приходили вместе, групповуху устраивали. Я перестал есть, не из протеста, не мог глотать еду после их хуев, что в меня совали, куда только можно было. В остальном содержали как в вип-отеле: обстановка шикарная, бассейн, тренажерный зал, красивая мебель. Повар и горничные. И охрана, много охраны… и решетки на окнах… Прислуга вся обращалась со мной как с гостем, Яков не появлялся. Он меня забрал, когда я вставать перестал, лежал как овощ, смотрел в стену… Помню машину скорой помощи и санитаров, на носилки меня клали, один сказал: “Парень не весит ничего, худой, кости торчат”. Больницу помню смутно, сколько я там провалялся — не знаю, наверно, в реанимации, приборы пищали. Капельницы ставили и кормили через зонд, пока я снова глотать не научился. Потом перевели в отдельную палату, частная клиника, как в кино. Вот тогда Яков стал приходить, приносил подарки, сидел рядом, говорил что-то. Я все еще хотел умереть. Из окна выпрыгнуть, вены порезать, повеситься — не знаю что. Не в себе был. Башкой об стены бился, меня успокоительным ширяли. Тогда приходила Она.
— Кто она? — одними губами спросил Макс. Голос у него пресекся, дыхание перехватило.
— Жизель или Никия, как в “тенях”. Я танцевал с ней… Она забирала меня с собой. Там было хорошо, легко и так светло, чисто. С ней я не чувствовал себя испорченным. И все еще было впереди, как перед выпуском, когда ждешь сцену, и вот… а ты принц… С ней я, наверно, мог бы, как с женщиной… Я не хотел просыпаться и впал в кому. Там тоже жизнь шла мимо, как в академии, иногда я слышал Якова, он говорил со мной, даже плакал, просил прощения. Мне было все равно, потому, что с Ней и ничего другого не надо. Ну а потом, когда я все-таки очнулся и поправился, по новой пошло. Психологи замучили беседами, Яков трясся, чтобы я не заложил его. Дурак. Дал бы мне помереть спокойно. А так все забрали… и Её… Она не приходила больше, и не с кем стало танцевать… Я жил с Яшкой, вернее на его квартире. Друзьям он меня подсовывал, но не таким извращенцам, просто для потрахушек. Подиум этот… как восточный базар, где мальчиками торгуют. Дальше неинтересно уже, по рукам пошел, все как у всех.