Экстремист

Я возвращаюсь под яблоню. Мои боевые друзья встречают меня радостными воплями. Я возвращаю папки:

— Есть вопросы, товарищ полковник.

— У к-к-кого?

— У меня.

— Ой, Алекс, я же отдыхаю… в кругу семьи. Тьфу!.. друзей!

— Вах, кто в мой глаз хлюпнул? — возмутился Хулио. — Как дам.

— Я, кажется, — признался Орехов. — Извини, дорогой.

— Ааа, нет-нет, — поспешил с заверениями пострадавший, моргая, как кукла. — Лучше даже вижу, дорогой.

Возмутившись от такого неприкрытого холуйства, я треснул Резо по вые. Тот взвился — за что? Я ответил, что прихлопнул комара, и предупредил: завтра подъем в шесть утра. Для оздоровительной пробежки по Кольцевой дороги.

— Ну и ладненько, други мои, — засобирался полковник. — Пора и честь знать.

— А где ответы на мои вопросы? — удивился я.

— Селихов, я — не «Что? Где? Кого? И как?», — грузный, как медведь, обожравшийся дармового меда, направился к казенному авто. — Не все сразу. Знакомься. Готовь личку в доме отдыха «Аврора».

— И где эта самая «Аврора»? — поинтересовался.

— Крейсер? — удивился полковник. — На Неве, где ж еще?

— Дом отдыха, еп`вашу мать, — ругнулся в сердцах. — Упились-таки в хлам! Нахлестались в пыль! Надубасились в муку! Нарезались в дрова! Тра-та-та!..

— Александр, — обиделся Орехов. — Я от тебя протрезвел. — Отмахнулся. — Никитин все знает.

— Про что? — трудно поднял тот голову от стола.

— Про «Аврору», — любезно подсказал Хулио.

— Про крейсер, что ли?

Возникла тишина, было слышно, как плещется далекая и темная Нева вместе с исторической посудиной, похожей на гигантский утюжок.

Потом я сказал друзьям все, что о них думаю. И отправился спать на веранду. В старенькое кресло. И снились мне сны о детстве, розовые, как дымковские игрушки.

Утро красило нежным светом скоростную трассу, поля, пыльные придорожные сады и похмельные ряшки моих товарищей. Вот что значит злоупотреблять. А ведь предупреждал. Больше всех страдал Хулио. Особенно, когда джип съехал на проселочную дорогу. Штормило на рытвинах, но ведь это не повод облевывать рулевой штурвал? Точнее делать попытку к такому проступку. Никитушка подозревал об этой слабости друга и поэтому немилосердно пнул того на стерню.

— Генацвале! — возмутился Резо, осматривая родную природу с четырех точек. — Куда занесло, вах? Это не то поле, да?

— Поле как поле, — буркнул Никитин, однако тоже принялся оглядывать окрест.

— В чем дело? — поинтересовался я.

— Поле какое? — спросил Резо. — Кажись, картофельное? — И вырвал кусточек. — А были подсолнухи.

Водитель задумчиво пошкрябал затылок:

— Вроде сюда? Если короткой дорогой.

— Понятно, юные следопыты, — проговорил я. — Уволю, если во время лички ещё себе дозволите.

Проплутав ещё полчаса по бездорожью и вспомнив великий и могучий, мы увидели на душистом лужку мирное стадо буренок. На пригорке грелся пастух, который при ближайшем знакомстве оказался бойкой старушечкой Надеждой Григорьевной Скрипник:

— Аврора, сыночки? Как не знать-то Аврору? Райское дюже местечко. Разливное. На Исторке-то. Вон по тому шляху… А вы пошто чакисты?

— Как, бабушка?

— Ну это… ловлите шпиёнов. ЧаКа. За Авророю санатория ваша. Во-о-он по шляху, за леском.

Что тут сказать? Народ знает все. Даже то, что не должен знать. Спрашивается, откуда про ультрасекретную новую базу отдыха под столь лирическим названием «Аврора» знает каждый придорожный кусточек?

Когда мы выехали на мост, выгибающийся над рекой, то поняли почему это местечко выбрано для культурного отдыха рыцарей плаща и кинжала.

Местечко — эдем на земле. Здесь на высоком берегу Москвы-реки рождалась богиня утренней зари Аврора. В широкой луговой пойме с ленивой беспечностью несла свои воды река. На противоположном бережку гнездилась деревенька-христарадница. С разрушенной церквушкой — удобным местечком для прицельного снайперского огонька.

Дом отдыха был окружен кремлевской кирпичной стеной с КПП. Флигельки тоже из кирпича напоминали французские замки в масштабе 1: 100 в предместьях, скажем, Марселя. Дорожки, выложенные мраморной плиткой соединяли домики со стеклянным кафе, где на ажурных столиках рогатились перевернутые стулья.

Чуть дальше за высокой сеткой темнел гранатовый гравий теннисного корта. Вокруг него — спортивные площадки с тренажерами. За кустами жасмина жизнеутверждающе хлопали выстрелы — там находилось стрельбище. У реки прогревался шелковистый песочек, завезенный из Андалузии. Или Карибских островов.

Встречал нас комендант — тихий печальный человечек, похожий на искусствоведа из Эрмитажного запасника, обнаружившего, что часть картин источена мышами и временем, а часть благополучно сперта в Лувр.

— Значит, вы на недельку, — уточнил он, заглядывая в гроссбух. Надеюсь, не будет никаких недоразумений?

— А что случаются?

— Народ молодой. Иногда позволяют. Нарушают режим. Нехорошо, — покачал головой. — Но вы, Александр Владимирович, как руководитель…

— Они у меня будут, как бобики, — поспешил с заверениями. И покрутил увесистым кулаком под носом коменданта. В доказательство того, что слова у меня никогда не расходятся с мордобоем. И показал на Резо-Хулио. — Хлебает только молоко.

— Подлинно-с так, — подтвердил мой товарищ, опустив глаза долу.

— Да? — недоверчиво покосился на испито-небритую рожу моего друга комендант. — Вот сюда, товарищи, — открывал дверь в многоместный трехэтажный флигелек. — Здесь уже ваших шесть. Ведут себя неправильно, поднял палец к потолку уютного холла с архаичной пальмой в кадушке. — Вчера употребили. — Смотрел на меня снизу вверх.

— И что?

— Купались в полночь.

— И все? — удивился я.

— Нет, не все, — сварливо огрызнулся. — Переплыли речку и, пожалуйста, конфликт с местным населением. Нехорошо. Нам эти неприятности, сами понимаете… У нас тут и уважаемые люди отдыхают.

— Вот это непорядок, черт, — цокнул я. — Беспокоить деревню. — И приказал. — Никитин, группу сюда. Глянем, что нам родина подарила. — Под ручку выпроваживал коменданта. — Не волнуйтесь. Все будет тики-так.

— Как? — не поняли меня.

— Все будет хорошо, товарищ комендант.

— Я на вас рассчитываю, Александр Владимирович.

— Всегда ваш, — и наконец удалил исполнительного искусствоведа из флигелька.

Боюсь, что полковник Орехов поступил опрометчиво, решив, что во мне живет Макаренко, который воспитывал будущее молодой революционной республики добрым словом. И с чекистским маузером у виска. А последнее, как известно, убеждает сильнее любого слова.

Когда группа собралась в холле, то желание у меня возникло одно использовать пальму в кадушечке, как палицу. Однако я любил карликовые финиковые растения. А маузер мне забыли подарить. Пришлось говорить на языке масс. Смысл моей речи заключался в следующем, если давать её в переводе:

— Дорогие друзья! Я рад видеть ваши лица, утомленные Бахусом! Так жить нельзя, товарищи. Или работаем, или я вас, сукиных и тудыкиных детей… И предупреждаю, о каждом из вас я знаю больше, чем вы все вместе обо мне.

Я умею быть красноречив, это правда. Приятели, зная об этой моей слабости, спокойно обустраивались в своих кельях. Молодой коллектив же находился в глубокой задумчивости.

— Познакомимся поближе, — предложил я.

Все с опаской начали переглядываться: кто первым на заклание?

— Вон… товарищ у пальмы. За листиками. Как Адам в раю.

— А чего я? — забубнил добродушный малый размером с дубовый буфет. Как что, так я?

— Арсений Шухов, так? Выйди, любезный, из кущей. Десантник, да?

— Ну.

— Гну, — ответил я. — Вчера десантировался к дояркам?

Закатив глаза к потолку, боец затоптался и задышал, как бегемот у водопоя. Верно, поход в огороды проходил трудно на незнакомой местности. Тому свидетельствовала скользящая садина на скуле. Да поскольку шрамы украшают мужчину, я решил не обращать внимания на следы ночного боя.