Страница 9 из 32
Переодевшись в чистую футболку с рисунком гавайской пальмы, присланную тетей Галей из Америки, я отправилась домой.
На Сабанеевом мосту мне встретилась Алена, с которой я не разговаривала со времен того памятного дня во дворе, несмотря на то, что мы по-прежнему учились в одном классе. Алена в смущении опустила глаза, потому что рядом с ней шагал Митя Караулов и его престарелый бульдог.
— Привет, Комильфо! — как ни в чем не бывало поздоровался Митя.
И таки не бывало ни в чем, поскольку с Митей мы по-прежнему дружили — катались на великах по парку Шевченко, делились одним абрикосовым мороженым за пятьдесят две копейки, купленным в лотке на Бульваре, плавали в Лузановке до буйка и даже написали эпиграмму в школьную газету на моего папу, к тому времени превратившегося в завуча. Мое соавторство осталось инкогнито.
То есть, дружили мы с Митей до того самого дня, в который я застукала его на Сабанеевом мосту с бульдогом и Аленой.
— Привет, — вежливо сказала я. — Пока.
И очень быстро пошла дальше, поскольку мое скоростное превращение в белугу казалось неизбежным.
Дома я закрылась в чулане и не выходила из него до вечера, обнявшись со «Всадником без головы». Через несколько часов мне все же пришлось покинуть чулан, чтобы попить воды, так как в чулане было не менее жарко, а может, даже и более, чем в тренировочном зале.
— Что опять? — спросил меня брат, проклюнувшись из конспекта.
Брат к тому моменту повзрослел ровно на столько же лет, на сколько и я, и сдавал экзамены в МГУ, РГГУ и еще в какое-то ГУ, к папиному ужасу, ни с того ни с сего решив стать востоковедом и журналистом.
— Ничего, — ответила я и гордо понесла стакан с виноградным соком в чулан.
— А ну стой, кому говорят! — вдруг сказал брат громко, и я от неожиданности подскочила и пролила сок на футболку с пальмой.
Брат заговаривал со мной очень редко, тем более, в таком тоне, так что неудивительно, что я испоганила любимую пальму. Я посмотрела на него и увидела, что он, в принципе, очень даже не урод, если бы не идиотские очки на пол-лица, которые придавали ему вид черепахи, которая на солнышке лежит.
— Иди сюда, — позвал брат непреклонным тоном.
Я подошла к заваленному бумагами столу.
— Валяй, рассказывай.
— Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына, грозный который…
— Не умничай. Что с тобой происходит?
— Ничего со мной не происходит.
Брат снял очки и посмотрел на меня так пристально, что я поняла, что вот уже целую вечность, а может, и всю жизнь, не видела его глаз. Глаза брата убедили меня в его хороших намерениях.
— Ну?
— Ну и вот. Мне, честно говоря, все это надоело, и я хочу уехать в Америку.
— К Морису-мустангеру в прерии?
— Да хоть к Чингачгуку, какая разница.
— К Чингачгуку не получится, но я как раз хотел тебе рассказать, что в марте начинается набор кандидатов на образовательную программу в Израиле. Мне уже поздно, а ты проходишь по возрасту.
— Где? — удивилась я.
— Дура, — сказал брат.
— Почему? — снова удивилась я.
Брат уставился на меня, как на Гитлера, и все положительные намерения из его взгляда стремительно исчезли.
— Тебе не стыдно? Витаешь в каких-то облаках и ничего не знаешь о том, что происходит под твоим носом. Ты хоть в курсе, что Советского Союза больше нет?
Такое событие не прошло мимо меня, поскольку в один прекрасный воскресный вечер я выяснила, что абрикосовое мороженое на Бульваре подорожало в три раза, а в понедельник нам объяснили причину такого скачка в цене мороженого на внеплановом уроке политинформации. Но даже и без политинформации можно было понять, что стряслось нечто из ряда вон выходящее, потому что на ушах стояли все, а некоторые, как, например, мой папа, даже и на бровях.
— Да, я в курсе, — сказала я.
— Она в курсе! Так пришло время быть в курсе и насчет того, что твоя мать — еврейка.
Это прозвучало, как страшное ругательство, и я содрогнулась всем телом, и даже села на стул рядом с братом. Обвинение в еврействе смутило меня не на шутку.
— Не может быть! Нет! — вскричала я в ужасе.
— Тем не менее, это так. А раз твоя мать еврейка, значит, и ты тоже. Смирись и получай удовольствие.