Страница 3 из 32
— Была. Но ее больше нет.
— Бедная лошадь, — с глубоким сочувствием произнесла Алена. — Давай поиграем в «язнаюпятьимендевочек».
— Ладно, — согласилась я и вынесла мяч во двор.
Родители не пытались мне воспрепятствовать, как делали обычно, поскольку понимали, что летний воздух полезен для травмы головы.
Во дворе мы разогнали всех голубей и взялись за мяч, но я не была вовлечена в игру и не могла вспомнить больше трех имен мальчиков, а все девочкины имена в моей голове были заняты Василисой.
Тяжело вздохнув, Алена достала из кармана куртки растянутую резинку для прыганья с отчаянными узелками по всей длине. Но поскольку во дворе в этот полуденный час мы были совершенно одни, а для игры в резинку, как известно, нужен третий или устойчивый стул, Алена попыталась криками вызвать во двор Митю Караулова.
Вместо Мити в окно третьего этажа высунулась голова митиного бульдога и его мамы.
— Чего разорались? Митя делает уроки, — заявила голова митиной мамы. — Не шумите — разбудите митину сестричку.
Бульдог громко залаял.
Мы долго искали, к чему привязать лишний край резинки, но нашли лишь поломанный табурет о двух ногах и ржавую решетку подвала под лестницей, а скакать в резинку на ступеньках не комильфо, так что пришлось отказаться и от этой забавы.
— С тобой невозможно играть, — с обидой заявила Алена. — Скучная ты какая-то.
— Я не скучная, я травмированная, — попыталась я оправдаться.
— Из-за лошади, что ли?
— Ага.
— Да не в лошади дело, ты всегда скучная, Комильфо. Между прочим, с тобой не о чем разговаривать. Почему ты мне не рассказала, что у тебя была лошадь? Моя мама говорит, что ты только и умеешь, что по заборам лазить, а мы уже взрослые леди, и нам пора остепеняться.
Слово «леди» повергло меня в пучины отчаяния, потому что я моментально представила седых старушек в кружевах с круглыми брошками под горло, пахнущих чуланным нафталином и пьющих чай с сухарями. О моем богатом воображении никто не догадывался, даже дед, поскольку то была моя персональная тайна. Может быть, именно поэтому гибель Василисы так меня травмировала — ведь я не могла запретить себе воображать ее превращение в колбасу.
Я не на шутку обиделась, отвязала резинку от решетки и бросила ее Аленке.
— Ну и иди дружи со своими леди, я с тобой больше не играю.
И я гордо развернулась и через темную арку первого двора направилась на Бульвар.
Никогда прежде я не ходила на Бульвар одна, потому как для того, чтобы попасть на Бульвар, следовало пересечь оживленный перекресток у площади Потемкинцев — миссия, которая мне еще не была доверена старшими. Пешеходные переходы гораздо страшнее черных ходов, тем не менее я посмотрела налево, потом направо, потом еще раз налево, и преодолела перекресток. Воодушевленная таким свершением, я показала язык уродливой глыбе из ищущих что-то на земле матросов и помчалась прямиком к Дюку.
Дюк был моим самым любимым памятником на свете и почти родным человеком. Не раз утешал он меня в печали и в тоске своей прочной незыблемостью, был мудр и изящен, всегда смотрел ясным взглядом за горизонт, и я была уверена, что с высоты пьедестала ему видны не только Турция и Болгария, a и сама Америка.
Но не только персонально Дюк был мною горячо любим, но и его пьедестал, с разных сторон украшенный выпуклыми барельефами, на одном из которых был изображен мешок с деньгами настолько всамделишными, что я не раз пыталась выковырять пальцами монеты из сумки бронзового человека со змеей на палке.
Вот и теперь я занялась любимым делом: залезла на подножье Дюка и принялась делать вид, что сейчас разбогатею.
Когда я разбогатею, думала я, сяду на корабль «Дмитрий Шостакович» и уплыву в Америку. Как тетя Галя и дядя Миша, которые уехали в Штаты до того, как я закричала впервые. Я никогда не видела их живьем, но фотографии, которые они присылали бабушке, могла рассматривать часами. На них улыбающиеся люди в разноцветных одеждах ели невиданные огромные бутерброды, восседали в бархатных креслах в огромных холлax, которые были их домами, купались в частных бассейнах и ходили в Диснейленд.
Когда разбогатею, первым делом поеду в Диснейленд и сяду на вертящийся космический корабль, думала я, кладя бронзовые монеты в карман. И никакая Алена мне не будет нужна, и плевать на третий голос и на акробатические пирамиды, все равно я никогда не хотела быть акробаткой, а мечтала стать балериной. В Америке стану первой певицей и главной танцовщицей в балете, и во всяком случае, колбасу там делают не из лошадей, а из ветчины, это я знала точно.
— Помогите мне, пожалуйста, товарищ Дюк, — крикнула я, задрав голову к небу.
— Хорошо, девочка моя, — кивнул мне Дюк. — Я тебе помогу. Здесь тебе нечего делать. Здесь тебя никто не любит, не ценит и не понимает. Уноси отсюда ноги во-о-он туда!