Страница 11 из 61
После того случая он видел Иветту только один раз – она шла домой по недалеко расположенной Студенческой улице, на которой и располагались все местные учебные заведения, кроме школ – ПТУ, техникум, филиал института, расположенного в областном городе. С одноклассниками Сотовкин не общался и не пересекался на улицах – все они жили в юго-восточной и южной частях Серых Вод, за исключением Иветты, жившей в старом центре, и самого Макса, которого занесло вообще в другой конец города – в северо-восточный угол, Кувецкое Поле.
В эти тусклые, бессмысленные годы студенчества и работы до армии – в армию Сотовкина долго не брали, но неожиданно, когда ему было уже двадцать два, прислали повестку, влепили категорию Б-2 и велели собираться в войска, - Макс крайне полюбил спать. Печальный, неуютный, грязный и бессмысленный человеческий мир сменялся на непредсказуемый мир снов, где было место ВСЕМУ – смеху, страданиям, потрясающим нелепостям, мечтам, не действовали законы Российской Федерации, человеческой психологии и физики. Можно было летать без самолетов и крыльев, поглощать деликатесы без денег, царствовать и властвовать или скатываться на самое дно, ездить на автомобиле без прав и бензина и обнимать красоток без риска выхватить затрещину от их ухажеров. И даже слышать прекрасную музыку, не существующую в объективной реальности. Ну и, кроме того, исключить появление во сне Цукановой – видеть ее вообще не хотелось ни во сне, ни наяву.
Армейский друг Егор Ахмелюк всю жизнь маялся сонным параличом – рассказывал, что в приступах можно увидеть ТАКОЕ, что не забывалось никогда, один раз на него в таком приступе упала бетонная плита, по которой сверху проехала пожарная машина, второй раз он ехал на машине в Нижний Новгород и вылетел с моста в, кажется, Ветлугу. А в третьем приступе его попыталась придушить известная певица девяностых годов. У Сотовкина приступов не было, хотя красочные описания Ахмелюка заставляли искать информацию по искусственному вводу в данное состояние. Но это все было уже после.
Потом – армия. Зеленая реальность, крики, команды, зарядка, стадион. Тоска, пропитавшаяся вкусом барбарисовых леденцов. Клип Зары «Амели», от которого текли слюни – ибо харчи, в данном клипе продемонстрированные, солдатне не светили при даже самых благоприятных обстоятельствах, и даже куда более меньшего масштаба.
Спать в армии так эффективно, как до нее, не получалось. Ночами снились заросшие кленами и засыпанные крылатками изогнутые в вертикальной плоскости улицы Кувецкого Поля, а по пробуждению хотелось выть. После разговора с Ахмелюком – приснилась Иветта, та, еще девятиклассница, в свитере, джинсах, с рюкзаком и волосами, собранными в хвост. Сказала, чтобы не скисал и вообще уметь играть на гитаре совсем не обязательно, можно и свинью заколоть на зиму – ее все равно будет нечем кормить. Он не гнал ее ни из сна, ни из тех его обрывков, что оставались в памяти после зарядки, завтрака и тренировки по строевой подготовке. Тот день был настолько отвратительным, что даже такому сну он был рад – становилось теплее уже хотя бы от того, что где-то там она есть, и даже не то что где-то там – уговаривает не раскисать его друга. Хотя, судя по конвертам, в которые Иветта запечатывала свои послания, она сама раскисла жестче их двоих, вместе взятых: не на почте же их перемазали помадой и облили слезами?
Бредовая вселенная снов все сильнее сглаживалась и становилась похожей на объективную реальность. Ахмелюк рассказывал, что сам не понимает, как и какого беса на него свалилось такое счастье, как Иветта – уточнил, что они познакомились в конце 2009 года, когда Максу шел уже двадцать второй год, а ей было двадцать, теперь она упорно за собой ухаживала, была очень ласковой и очень слезливой, отвратительно готовила – что-то получаться у нее стало только перед тем, как Ахмелюка упекли в армию - и любила ходить по дому в куртке от спортивного костюма на голое тело, узкой юбке и ажурных колготках. Письма Иветты были совершенно одинаковые – в мятых исписанных всякими нежными надписями конвертах, обильно политы слезами и побрызганы духами, не несли никакой информационной ценности, состояли сплошь из одних сантиментов. А в увольнении – она приезжала в апреле, когда Максу оставалось топтать плац чуть больше месяца, а Егору два с половиной, Ахмелюк написал рапорт на временное размещение в войсковом общежитии – она все-таки сообразила ему нечто, как он сказал, вполне съедобное. Но после дембеля оказалось, что все вернулось на круги своя.
Сейчас, спустя три года после всего этого, Ахмелюк снова был один и не проявлял никакой инициативы по изменению своего семейного статуса. Прошедшим холодным летом четырнадцатого года, под конец этого странного романа Иветта все время плакала, говорила, что устала «греть эту бесчувственную ледышку, он хороший, но я так больше не могу», а потом резко взяла и ушла. Впрочем, одна она была недолго, ее быстро подцепил какой-то чувачок из компьютерной сферы и она уехала жить на Скобу – так назывался район въезда в Серые Воды со стороны федеральной трассы, тоже изрезанный оврагами, как Кувецкое Поле, но изначально находившийся в ведении города и не такой древний – Скоба застраивалась после Великой Отечественной в течение примерно двадцати лет, а название свое получила от улицы имени Скобянникова, знаменитого летчика-испытателя пятидесятых годов, разбившегося на опытном самолете в июле пятьдесят восьмого. Одну из улиц застраивающейся «Скобы» незамедлительно назвали в честь героя, который как раз был родом из этих мест.
Ахмелюк ее ухода, видимо, как будто и не заметил, разве что перестал выходить из дома и кататься на своем старом драндулете – забавном метисе «Ижа-412» и инженерной мысли работников соседнего авторемонтного завода - по ночам. А еще поменял на нем зачем-то старые советские номера, выданные в девяносто третьем, на современные, что интересно, и старый, и новый номера начинались с буквы У – вместо «у 70 19 БК» он получил «у290мт91». Едва увидев это, Макс сам собой выдохнул – «ушла эпоха».