Время обнимать

Кстати, долгое время после войны Виктор не выносил художественную литературу и в первую очередь русскую классику. Особенно вздохи и сопли по поводу одной слезы ребенка. Да и прочие пустопорожние рассуждения про жертвенность русской героини, спасение лесов, вырубку вишневого сада страшно раздражали, а имена типа Мисюсь или Неточка вызывали истинное отвращение. Он бы им всем рассказал, как проходит вырубка – дом за домом, деревня за деревней, как разбивают голову ребенка и раздевают на морозе прекрасных барышень, но что это изменит? Большинство людей остаются глупыми сентиментальными баранами. Слава богу, когда-то явились на божий свет Стивенсон и папаша Дюма и подарили нормальному человеку возможность находить в книгах не назидания и липовые трагедии, а простое заслуженное удовольствие! Виктор пять раз прочел «Графа Монте-Кристо» и двадцать пять «Трех мушкетеров», с любой страницы мог цитировать наизусть.

Еще до войны Витя Приходько успел сделать главное дело своей жизни – поступить в Ленинградскую консерваторию на вокальное отделение. Прекрасным летним днем тридцать девятого года, не веря своим глазам, он стоял у доски и читал, читал в который раз список поступивших – Павлов… Пономарева… Приходько Виктор Андреевич. Всё! Конец скудной жизни при заводе, унылым улицам, соседским песням под гармонь…

Мечты, мечты, где ваша сладость! Не прошло и месяца, как радость победы растворилась, словно корабль-призрак в опере Вагнера. Он был принят, потому что добрая пожилая прима-экзаменаторша пожалела красивого мальчика. Но голос, голос оказался слаб – не мог тянуть высокие ноты, не давались легкость и глубина. Это вам не школьная самодеятельность. К середине года стало ясно, что сольные партии Виктору не светят никогда. Подножка из-за угла, беспредельная подлая невезуха! Он помнил наизусть все баритоновые арии – Фигаро, Демона, Мазепы, он во сне мог пропеть любую из них от любого такта! Помнил, но не тянул.

Подумать только, сто раз смотрел фильм «Веселые ребята», сто раз смеялся над барышней, пьющей сырые яйца «для улучшения голоса» – пей, голубушка, пей, курицей, может, и станешь, но жаворонком никогда. А в чем эта тетка виновата, спрашивается, если она искренне мечтала петь? И чем лучше наглая крикливая героиня Любови Орловой, кстати, так же похожая на простую девушку, как Виктор на китайского императора. И тем не менее люди восторгались Орловой, не слишком молодой, с тяжелой фигурой и глуповатой нарисованной улыбкой. Вышла замуж за гениального режиссера – вот ее главная удача. А если нет удачи, то можно сколько угодно репетировать, тренировать связки, рвать на себе волосы от обиды и унижения – такой же результат, как от выпитых сырых яиц!

Может, зря он так психовал? Ведь первый год проучился нормально, получил койку в общежитии, экзамены сдал успешно – гармония, музыкальная литература, история партии. Только вокал не дотягивал, не дотягивал, хоть лопни! Вот так всю жизнь в массовке обретаться? Граждане Севильи, крестьяне, солдаты – тупо выходить толпой на сцену, получать жалкие гроши, смертельно завидовать солисту, никогда не увидеть свое имя на афише? А какие варианты? Уйти из консерватории и потерять навсегда великий царский город, прогулки по набережной, безграничную воистину дворцовую площадь, разведенные мосты?

Конечно, он не раз бывал с родителями в Ленинграде и раньше, но одно дело приехать жалким туристом из области, а другое – жить! Жить полноправным ленинградцем, ходить в соседнюю бакалею за свежей булкой, сетовать на расколотый поребрик, привычно читать книжку или вовсе дремать на скамейке Летнего сада. Твоих оград узор чугунный, твоих задумчивых ночей прозрачный сумрак… Пушкина проходили в седьмом классе, но только через много лет стал вспоминать и ценить. (Впрочем, скорее представлялась Муся со сборником Пушкина, свят-свят!)

Много лет спустя, приехав в Париж на недельный семинар преподавателей (вот такие наступили времена!), Виктор Андреевич неожиданно для себя поселился в просторной квартире на бульваре Монпарнас. Приглашение поступило от преподавателя, милейшего старика из бывших русских, уезжавшего в провинцию по семейным делам.

– Вы меня очень обяжете, дорогой друг, если станете в моем скромном жилище временный ле-патрон. В вашем диспозисён спальня, сель дю ба и кюхня (я правильно произношу?). И вид с балкона – пожалюйста, кафе де ла Ротонд. Русские, знаете, очень почитают, этот кафе. Однако позволю себе отмечать, перед вами только легенда, Хемингуэй не предпочитал столь шумные залы.

Так Виктор Андреевич на неделю стал не гостем, а жителем Парижа! Ранним утром спускался по широким ступеням, застланным бордовым ковром, открывал своим ключом тяжелую чугунную решетку парадной двери и отправлялся налево по бульвару в сторону крошечной, как шкатулка, кондитерской. Там он снимал пальто и шляпу, садился на свое место напротив окна и долго со вкусом пил свежемолотый ароматный кофе, отламывая маленькой вилкой куски творожного торта, усыпанного черникой. А другим утром он заходил в булочную напротив, заказывал свежий багет и большую чашку горячего шоколада и отправлялся на прогулку. Семинар на мгновение всплывал в памяти и тут же растворялся без сожалений и угрызений совести, чай не мальчик на лекциях сидеть! Направо по бульвару Монпарнас, на расстоянии пешего хода от его дома, находились бульвар Инвалидов и музей Родена, но, как истинный житель города, давным-давно знакомый со всеми достопримечательностями, Виктор Андреевич спокойно проходил мимо в сторону Люксембургского сада, выбирал свободную скамейку в тени и садился почитать газету с чувством давно забытого отдохновения.

В первый же год учебы Витя влюбился не только в Ленинград, но в само здание консерватории, гулкие классы, скульптуры в переходах, высокую сцену концертного зала с двумя роялями. Именно здесь Антон Рубинштейн стал первым профессором по классу фортепиано, Чайковский первым выпускником композиции, Римский-Корсаков автором учебника по гармонии. Как просто и как недостижимо! Элегантный, с красиво подстриженной седой бородкой учитель теории музыки Дмитрий Федорович Буевский ценил Виктора за прекрасную музыкальную память и даже приглашал иногда к себе в гости, в тесную из-за громоздкой потемневшей мебели комнату на Моховой улице. В первый же визит Витю больше всего поразил не набор фарфоровых статуэток, не старинная нотная библиотека и напольные часы, а домашний наряд самого учителя – бархатная мягкая курточка, темно-красная рубашка (а ведь утром был в голубой!) и шелковый шейный платок вместо галстука.

Да, он жаждал стать своим в этом прекрасном мире, надевать смокинг и бабочку, ухаживать за очкастыми скрипачками, дружить с басами и баритонами. Он хотел на равных с другими владеть Ленинградом, его дворцами и проспектами, Казанским собором и Михайловским садом, разве возможно в один миг потерять все и вернуться в Колпино, в бедность и убожество старого завода и облупленной заколоченной церкви?!

К тому же у него появилась женщина. Первая в жизни и не совсем такая, как мечтал подростком, – не загадочная, трепетная и жертвенная красавица (черт бы побрал русские романы!), но вполне солидная взрослая дама с прической валиком и полными бедрами. Жанна Петровна, концертмейстер альтов и зампарторга по оргработе, можно сказать – стихи и проза в одной упаковке. Но все-таки это был настоящий роман, полный секса и страсти. В пустующем вечерами кабинете парторга Жанна тяжелой грудью прижимала Витю к спинке кожаного дивана, обдавала горячим шепотом: «Миленький, красавчик!» Ее бесстыдный обнаженный живот, резинки чулок, высоко задранная юбка, запах тела и горячего смешанного с духами пота сводили с ума, но как-то грязно, неправильно – вожделение ли, отвращение? Лобзай меня: твои лобзанья мне слаще мирра и вина – интересно, Пушкин серьезно писал такую хрень?

Поздним вечером Виктор возвращался в общежитие, долго мылся в неопрятной общей душевой в конце коридора, злился на себя, трогал пальцем опухшую губу. Но через несколько дней опять, нервно дрожа, пробирался в темное, нежилое в ночи административное крыло.