Страница 57 из 115
За двадцать космических суток до точки отсчета.
Орбитальная Академия пилотов Планеты Ардар.
Кьяра.
Только одиночество. Только танец. И больше ничего нет.
Я лежала на кровати в своей каюте и бессмысленно пялилась в потолок. Бессонница не поддавалась ни усталости, ни аутотренингу. И дело не в препаратах - они, как и положено, помогли мне перейти на новый режим, общепринятый во внепланетном пространстве большей части Содружества. Космические сутки делились на десять частей - это, примерно, тридцать два земных часа, из которых треть в академии отдана сну. Десять суток - один цир. Десять циров - или пять земных месяцев - космический год. А пятьдесят лет…
Не думать об этом.
Я вздохнула.
Жаль, что никакие препараты не могли включать и выключать меня по щелчку. Особенно, когда в голове столько противоречивых мыслей. Иногда настолько захватывающих, что не хотелось с ними расставаться. Иногда полных боли, горечи и обиды на судьбу.
Я сама себе напоминала рассыпанное по земле конфетти.
Праздник закончился, и бессмысленные блестяшки, столь радовавшие публику еще два часа назад, бездумно разлетелись в разные стороны под порывами ветра; вскоре они окончательно растворятся в слишком большом для них пространстве и только несколько затоптанных кусочков будут напоминать о произошедшем…
Я посмотрела на стену и активировала часы. Восемь с четвертью.
Потянулась в кровати и поморщилась от легкой боли в мышцах, постепенно адаптировавшихся к новым условиям: сила тяжести в Академии была чуть больше земной. Но мне не привыкать - детство у меня вообще прошло на планете с почти двойной нагрузкой, неудивительно, что на Земле я, без преувеличения, летала.
Искусственная сила тяжести, приближенная к «базовым показателям» для гуманоидной расы, была нормой для цивилизованного общества, расположившегося на бесчисленном количестве планет. С точки зрения правительства, общие измерительные системы и физические условия, а также межпланетные учебные заведения и корпорации, объяединяли больше, чем что-либо другое.
Они были правы.
«Итоги» принимали, порой, столь причудливые формы, что распознать в них тех же гуманоидов или рептилоидов было сложно. Расы оставались чистокровными лишь по идеологическим соображениям; а также по естественным, на закрытых или отсталых планетах, вроде Земли.
Я вздохнула. О Земле, ставшей мне настоящим домом, сложно было думать, как об отсталом мире; но для остальной Вселенной это было так. Пока человечество не выйдет за пределы сонечной системы самостоятельно, Содружеству и его членам запрещено вмешиваться в развитие. И жившие там внепланетяне никогда, ни по каким причинам, не должны были дать повод заподозрить их в иноземном происхождении. Впрочем, на такие планеты вообще мало кому разрешали приземляться, разве что в исключительных случаях. Закон, проверенный на многочисленных ошибках. Один из тех, что не менялись со сменой коалиций, встававших во главе объединенного Правительства.
Как и то, что моя раса должна была оставаться генетически неизменной. Это не означало, что мы обязаны находить себе пару исключительно среди себе подобных: с учетом нашей малочисленности - по меркам других цивилизаций - это было бы чревато вырождением.
Мы были совместимы со многими гуманоидами; а доминантные признаки, вроде фиолетовых глаз и некоторых физических особенностей, работали и при межрасовом скрещивании. Об этом позаботилась природа и ученые-генетики.
Я скривилась и снова вздохнула. Слово «скрещивание» мне тоже не нравилось; и оно совсем не подходило для того фантастического опыта, что я пережила.
Восемь с половиной часов.
Если дело так пойдет и дальше, то посвященные в мою тайну врачи примут меры. Ничего такого - обычное снотворное. Транквилизаторы и прочие допинги для меня под запретом. Как и успокоительное. Надо уметь успокаиваться самой.
Я и умела. Просто последнее время не слишком хорошо.
Стоило мне подумать о Джонатане, как невидимые раны начинали болеть и кровоточить. Нет, я совсем не жалела о произошедшем. Ни своей жизни на Земле, ни о танцах, взятых именно из человеческих традиций, уж тем более, о наших отношениях. Чувственных, возбуждающих, близких. Я осознала смысл выражения, что жить надо так, чтобы было что вспомнить, в полной мере. Жить надо так, чтобы даже смерть не казалась бессмысленной.
Но как же больно осознавать, что больше нет никаких «нас»! Правильно ли я поступила, молча исчезнув из жизни мужчины? Но как могла сказать правду? Это было запрещено, и пусть на это нарушение пусть посмотрели бы сквозь пальцы, но мне бы пришлось посвятить большую часть времени, отведенного нам, чтобы объяснить и доказать то, что я принимала как должное с рождения. Но вряд ли смог бы понять он. Зато мы потратили это время на более приятные занятия. Воспоминания об этих «занятиях» снова вызвали жаркую волну, и я хмыкнула, представив, какую кривую сейчас рисует встроенный в меня датчик.