Страница 99 из 147
Павлин осекся.
- И какой вывод ты сделал?
- Я поменял место жительства. Снял мастерскую, но…
- Что «но».
- Я не знаю, что мне делать? Я скучаю по моей комнатке, уютному уголку, пусть он был крошечным, но мне в маленьком пространстве гораздо привычнее, чем перед окном мансарды, через которое я вижу целый город. Мне страшно. Кажется, будто я стою на высокой-высокой горе, а внизу лежит целый мир.
- Да, согласен, это страшно, лучше сидеть у подножия горы и ни на что не претендовать. А еще лучше забиться в какую-нибудь пещеру, куда не проникает ни солнце, ни ветер, ни голоса других людей, и так коротать свой век. Бесцельно, зато спокойно.
Павлин произнес эти слова очень ровно, без тени осуждения, и чуть качнув сложенным хвостом-веером, направился вглубь сада. Пройдя несколько шагов, он обернулся и кивнул головой, словно поманил Дэмона за собой. Николай Васильевич на почтительном расстоянии последовал за птицей.
Слова, сказанные Паво Кристатусом, попали в цель. Действительно, несколько раз с момента переезда художник впадал в мучительное состояние, основой которого было сожаление о прежнем образе жизни, почти такое чувство некоторые из нас испытывают, вспоминая пору детства. Дэмон с нежностью вспоминал свой убогий угол в коммуналке, где при всей чистоте помыслов мог лишь жить, как растение, как немощный старик, лишенный привязанностей и побуждений. Он трясся над этим могильным покоем, даже скорее, упокоением души при живом теле, как над самой главной семейной ценностью. Оберегал всячески этот скучный быт, не суливший ему ничего, кроме душной атмосферы и мерного постукивания маятника за стеклом старинных часов. Так, в мерном однообразии проводит свою короткую жизнь сверчок за печкой, но и тот приводит в благостное расположение духа своих хозяев мерцающим стрекотанием, чего нельзя было сказать о Николае Васильевиче Дэмоне. Его «житие за печкой» не имело ни радости, ни смысла как для него самого, так и для окружающих.
И вот теперь, находясь в ином мире, где только мечты и образы имеют определяющее значение, Дэмон почувствовал, сколь губительно его сожаление о прошлой жизни. Он вызвал в памяти физическое ощущение, столь напугавшее его поначалу, а позже породившее чувство тщеславное и приятное, свойственное, скорее, полководцам, стоящим на холме над полем битвы, нежели людям обычным.
Огромный город, каменный исполин, поверженный, роящийся и гудящий, лежал у его ног. Впереди, насколько хватало взгляда, золотыми всплесками – купола соборов и церквей, плывущие в скопище разномастных крыш, с ребрами и без, с небольшими коньками и гладко блестящие, асфальтового цвета, отливающие юной нержавеющей сталью. Были там покровы старинных особняков и современные бетонно-стеклянные наглецы, построенные безвкусными, жадными дельцами, незнающими ни совести, ни меры.
И этот разлад прошлого и настоящего переплавлялся в отвратительную гримасу искореженного будущего, подобное случается в ночном кошмаре, когда легкий испуг, обозначившийся вначале как легкий штрих, постепенно нарастает, превращаясь в громаду неотвратимого ужаса, спасти от которого может лишь бегство из сна.
Дэмон настолько отчетливо увидел эту картину умирающего города, что даже вздрогнул физически, что не укрылось от павлина.
- Вот видишь, значит, и ты можешь что-то изменить, когда откроешь глаза и вылезешь из своей норы. Обернуться всегда полезно, перед тем, как выйти на свет. Мрак способен обнажить очень чувствительное, то, что ни при каких условиях нельзя терять.
- Комендант что-то мне говорил о Даре.
- Да, это его любимая тема.
- Как я понял, он имел в виду мои художественные способности.
- Тебе лучше знать, что он имел в виду. Тем более, когда речь идет о новом этапе.
- Я согласен с ним, мне стало намного лучше, чем раньше, но я не обладаю тем, что принято называть интуицией. Не знаю, куда мне надо идти, что делать, с чего начинать новую жизнь?
- Ты ее уже начал, в тот момент, когда увидел внизу город. Ты увидел жизнь. Примерил на себя высоту. Это не так просто находиться «над». Вопрос в другом, что из этого следует?
- Да, это я и хотел спросить. Ко мне не приходят сюжеты. Я пробовал рисовать город с высоты, но он получается мертвым и плоским.
- Я посоветовал бы тебе нарисовать не город, а его свет и тени, например. Ты понимаешь, что я имею в виду? Ведь иногда важен не сам предмет, а его тень и свет, который он излучает.
Дэмон замер, словно ошеломленный неожиданной мыслью.
- Нарисовать не грушу, а ее сочность, не ребенка, а детство.
- Ты меня понимаешь, молодец. На самом деле, я не открыл сейчас ничего нового, все лучшие живописцы, взять того же Рембрандта, которого я лично очень люблю, исповедовали эту идею как главный принцип живописи. Просто через эту мысль я хочу тебя натолкнуть на то, что гораздо важнее сейчас для тебя…
- Важнее чего?
- Живописи. Я хочу, чтобы ты научился видеть и слышать. Не смотреть и слушать, а именно видеть и слышать. И вслед за этим ты научишься чувствовать. Это тебе существенно поможет.
- Что ты имеешь в виду?
- То, о чем мы только что говорили, глядя на грушу, ты должен ощущать ее сочность. Глядя на женщину, ты должен видеть ее влюбленность или одиночество. Тебе это пригодится, - и Pavo Cristatus совершенно отчетливо улыбнулся. Но это была улыбка не в привычном для людей понимании, - свет вокруг птицы-принца стал ярче, видимее. И теплее стало самому Дэмону.
- Ладно, твое время здесь истекает, но на прощание я дам тебе одну вещь, подарок, который будет тебе подсказкой. На первое время, пока ты не научишься чувствовать. И пожалуйста, Дэмон, раз оглянулся и хватит, пришло время жить…
И тут же свет неведомого мира закружился перед Николаем Васильевичем так, будто он сам сидел на карусели, в вихре крохотных сверкающих частиц, брызги радужных отблесков рассыпались перед его глазами, он испугался, как человек, который летит в неизвестное без надежды на мягкую посадку. Свет стал мягким, теплым, каким-то иным, более осязаемым что ли. Дэмон неожиданно для себя, потянулся и открыл глаза.