Консолио. Предчувствие.

«Мой Бог всегда со мной. Мой Бог в том, что я делаю, в моих снах и надеждах, замыслах и поражениях. Во мне его бесконечность, его ген, основа, ядро. Я черпаю вдохновение из Его сердца. Из божественной глины, что находится внутри меня, я леплю творения, угодные Ему. И за рождение каждого нового чуда Он продлевает мою жизнь». Так Никола записал в дневнике суть своей веры. Это было для него очень важно. И именно тогда, когда пришла ясность, были сформулированы его собственные душевные каноны, он сказал себе, что посвящает себя одиночеству, ведь если в тебе – искра Божья, ее нужно поддерживать. И легче всего это делать в одиночестве, чтобы окружающие не отвлекали тебя.

Вряд ли кто-то заметил в нем существенные перемены, но именно тогда молодой человек Никола превратился в Николая Васильевича. Нет, не Гоголя, а Дэмона с ударением на «о». Зрелость души наложила отпечаток и на внешность: юношеская угловатость сменилась неторопливой степенностью, в глазах появилась седина, голос окончательно приобрел мужскую основательность. Но самой главной переменой его характера стала уверенность. Непоколебимая, незыблемая уверенность в своем предназначении.

Главным и единственным своим призванием он считал живопись. Настоящую, глубокую, драматичную. И чтобы образы приходили легко, он каждый день упражнялся. А именно – уходил гулять по городу, ведь нет ничего живописнее, чем Санкт-Петербург. Особенно Николай Васильевич любил зиму за ее тайную силу, умение пробуждать в человеке душевный буран, вихрь сомнений, порождающий водоворот чувств. Он любил зиму за сосуществование мороза и тепла, из которого возникал уют. Что может быть лучше зимнего вечера, когда за окном белой стеной – снегопад, а здесь, на кухне закипает чайник, и малиновое или рябиновое варенье так гармонирует с тонким кусочком хлеба с маслом. Он любил зиму за недолговечность белой красоты, когда, выйдя утром на улицу, он сразу оказывался в снежном шатре. Или к вечеру, возвращаясь домой, наблюдал, как изрядный морозец оковал сугробы и тротуары серебристой корочкой льда.

Родители поначалу не противились, отец терпел, а мать – хлопотливая и добросердечная женщина, пребывала в надежде, что пройдет немного времени и их единственное дитя не только оправдает надежды семьи, но и успокоится само, удовлетворившись достигнутыми высотами.

Время шло, Николай Васильевич рисовал, рисовал, рисовал. И делал это талантливо, - спору нет, необычно, свежо, но критики усматривали в его полотнах больше эпатажа, нежели новизны, владельцы галерей крайне редко приглашали принять участие в очередной выставке. Лишь пару раз на него вышли странные люди, предложившие ему скопировать пару малоизвестных полотен Дега. Подобное предложение хоть и сулило очень приличные денежные суммы, но показалось ему абсолютным унижением.

Картин становилось все больше, ими были заставлены не только все комнаты, но и коридор. Однако света они так и не увидели. Между тем, отец вышел на пенсию, мать уволили по сокращению. Николай Васильевич понял, что время, отведенное ему на борьбу за место под солнцем, закончилось. И закончилось ничем. Мечты о статьях в престижных художественных изданиях, выставках в Париже и Риме, персональных вернисажах, как принято говорить в таких случаях, пошли прахом. Но Николай Васильевич не унывал. Он по-прежнему верил в себя. Однако теперь просто искать вдохновения на брегах Невы, не зарабатывая на жизнь, стало невозможно.

Работу он нашел быстро. Что могла предложить ему выбранная профессия, он уже знал, поэтому решил обойтись малой кровью – а именно найти место, которое бы не отнимало у него много времени, а главное, душевных сил. Такая возможность представилась совсем скоро. Один знакомый предложил ему место художника-оформителя в маленьком театрике.

Николай Васильевич не унывал. Возвращаясь с работы и наспех перекусив, он шел в комнату, которую родители отвели ему под мастерскую (там он не только писал, но и спал, отгородив маленький угол и поставив туда односпальную кровать, купленную ему еще в юности). Сев за мольберт, пытался вызвать из памяти живописные городские пейзажи, или характерные лица, увиденные им в автобусе по дороге домой.

Пока память кудесничала, смешивал краски, грунтовал холст, оттачивал карандаши, проверял их на жесткость. На это уходило время и странным образом, когда все было готово к таинству, когда находились объекты, достойные быть запечатленными, рука почему-то начинала дрожать, глаза не находили нужного ракурса, растерянность непонятного свойства сковывала его душу. Вскоре терялась живость движений, и само желание писать растворялось, побежденное вполне понятной, накопившейся за день усталостью.

Николай Васильевич, откладывал свои инструменты и ложился спать. Наутро все повторялось. Несколько раз коллеги на работе, узнав, что он художественно одарен, попросили его набросать пару непритязательных поздравительных картинок на день рождения главного режиссера. Потом эта ситуация повторилась еще неоднократно, только несколько в иных вариациях. Сюжетами подобных халтур были юмористические сценки, карикатурные портреты, не очень добродушные шаржи. Одним словом, назвать это живописью нельзя было никоим образом.

Вот тогда Дэмон впал в глухую депрессию. Потому как понял, что оказался в ловушке. Осознание того, что в ней же пребывает примерно 60% одаренных личностей города Санкт-Петербурга, ничуть не облегчало его хандру. С одной стороны, очень хотелось создавать что-то большое, идти навстречу прекрасному, радоваться озарениям, создавать нечто такое, чтобы делало счастливыми других. С другой стороны, надо было зарабатывать на жизнь. Причем, его работа давала ему средства на очень скромную жизнь. Без отпуска на французской Ривьере, походов в дорогие рестораны, возможности купить дорогой шерстяной костюм из личной коллекции знаменитого кутюрье. То есть, ему хватало лишь на еду, коммунальные платежи, проезд в транспорте, покупку художественных каталогов, и, спасибо Господу, на его живописное баловство (холст, краски, кисти). Согласитесь, для талантливого молодого человека с хорошими манерами, высшим образованием, пытливым умом и не самой заурядной внешностью подобное бытие было довольно унизительным. Но выхода не было, по крайней мере, как казалось Николаю Васильевичу.