Страница 26 из 147
Дэмон. Счастье нежданное
Николай Васильевич Дэмон проснулся от резкой боли в плече. Открыв глаза, он увидел, что геометрия комнаты несколько изменилась. И все потому, что он неудобно лежал на полу. Так что привычная утренняя картина несколько исказилась. Занимался день. Для Дэмона он должен был стать особенным. Это было не просто начало временное, с этого дня для него начинался новый смысл. И именно в этот день Николай Васильевич потерял свою квартиру, точнее, комнату. Случилось это по-обыденному просто, - не успел Дэмон открыть глаза, как в дверь постучали. Пришла хозяйка. От нее еще толком не проснувшийся Николай Васильевич узнал пренеприятнейшую новость – квартиру было решено продать. А это означало, что в течение месяца он должен был найти себе новое жилье.
Для Дэмона было в этой жизненной неурядице гораздо больше печали, чем может показаться на первый взгляд. Дело в том, что эту квартиру он любил, - ну и пусть она коммунальная, с узким полутемным коридором и крохотными комнатами-клетушками, совмещенным санузлом и засаленной кухней. За ее пределами на ободранной лестнице вечно стоит войлочным туманом сигаретный дым, воняет мочой и помойными ведрами. Летом на ступенях разбросаны семечки, пивные банки, окурки. Расшатанные перила держатся на паре прогнивших гвоздей, представляя собой скорее убогий декор, нежели реальную опору. Щербатые гранитные ступени в нескольких местах и вовсе провалились, но жильцы приноровились их перескакивать.
Последний дворник, хозяйничавший здесь, выписался из соседней квартиры и уехал в неизвестном направлении. То есть, направление, понятное дело было, люди ведь не уезжают в никуда, - но о нем дворник жильцам не сообщил. Выписался из их жизни раз и навсегда. И вот жили они с тех пор в царстве сигаретного дыма, который не исчезал с лестницы даже зимой, потому что некому было крепким плечом высадить-распахнуть скрипучие окна, не открывавшиеся последние лет двадцать, в мире использованных презервативов и инсулиновых шприцев, потому что некому было пройтись по всему этому безобразию растрепанным веником. Вообще после отбытия единственного дворника дом осиротел, притих, скукожился и, как женщина в годах, опустился, позабыв о том, что за красотой надо ухаживать.
Жильцы этого дома приходили сюда лишь затем, чтобы переночевать, а утром, когда полоска рассвета розовела над крышами соседних домов, ускользали стремительно, даже частенько не позавтракав, туда, где кипела жизнь – в город.
Но Николай Васильевич, вопреки всему, любил этот дом. Он исправно три раза в неделю выносил мусор, гулял с соседским коккер-спаниелем, вворачивал на своей лестничной клетке лампочку, которую 14-летние балбесы-близнецы, жившие этажом выше, тут же выкручивали.
За всю свою жизнь Николай Васильевич Дэмон привык к несколько инертному бытию. Был он, как лесной ручей, - одинокий и чистый. И жизнь вокруг него журчала, как ей вздумается, и потрясений особых не было, как впрочем, и друзей, желаний, надежд. После того, как родная дочь попросила отца съехать из его собственной квартиры, Дэмон решил, что произошедшее закономерно в силу непостижимых космических законов. А значит, ему остается одно – смириться. «Так сложилось», - эта мудрая, часто встречающаяся формула человеческого одиночества в ситуации с Николаем Васильевичем была очень наглядной. Никто не был виноват в том, что, дожив до солидных лет, родив и поставив на ноги двоих детей, он оказался им не нужен. Никто не был виноват в том, что не обзавелся Дэмон дамой сердца, хоть и выглядел внешне ладным.
О друзьях и говорить не приходилось. Алкоголь он никогда не жаловал, так что жаждущих выпить с ним за жизнь никогда не наблюдалось. Первое время, будучи человеком негордым, он шел на контакт и отвечал взаимностью коллегам, что пытались закорешиться с ним, но делал это столь скупо и нехотя, что в скором времени оказался в некоем доброжелательном вакууме, - работники театра – актеры, технический персонал, главный режиссер и два его молодых помощника относились к нему с равнодушным уважением, не трогали, чувствуя в нем человека профессионально добротного, но закрытого. Подобное положение дел его вполне устраивало. «Доброго утра» и «до свидания» для общения было достаточно.
С работы Николай Васильевич шел домой, потому как заходить в другие места ему не имело смысла, да и желания не наблюдалось. Можно сказать, он не просто шел домой, но торопился туда, как иногда не всякий семейный торопится, потому что, как любое живое существо, он испытывал потребность прикипеть сердцем к чему-либо. Вот и приглянулась ему эта комнатенка, в коммунальной квартире. Сама же квартира находилась в невысоком доме, который был одним из многих в районе рабочей заставы. Дом этот окружали заводы, фабрики, производственные и складские помещения, громоздящиеся друг над другом, подобно доисторическим динозаврам. Грохот, сажа, невероятные запахи и тяжелые металлы оседали не только на коже и одежде, но и душах живущих здесь. Зелени было непростительно мало, неуютные дворы перетекали в улицы и проспекты, все было мрачно и безлико.
И, тем не менее, Николай Васильевич любил этот район, дом, квартиру, комнату. Это был его мир, который он хорошо знал, и мир этот знал его, как своего верного постояльца. Поэтому, когда пришло извещение о грядущем выселении, он огорчился искренно, и даже принятая им жизненная философия абсолютного несопротивления не смогла дать ему должного утешения.
Кстати, об утешении. Замечательная вещь, точнее, процесс. Нечто, что усмиряет нашу боль, одиночество, разочарования, что приводит к общему знаменателю наше прошлое и настоящее. Утешением для Николая Васильевича было его прошлое. Но не семейная жизнь, - жена и дети, а его молодые устремления, мечта детства и юности – стать художником. Помнится, родители не противились, купили сыну все, что полагается, – мольберт, краски, даже пригласили к нему репетитора, преподавателя Мухинского училища. Тот поначалу был благодушен и вполне терпелив к ученику, но спустя время, голосом, не терпящим возражений, заявил родителям маленького Ники, «ваш сын откровенно бездарен, а тратить время на пустое баловство я не могу себе позволить».